Электрические киты. Александр Касаверде
понимаешь, ты уже не сможешь смотреть на вещи как сейчас.
Интересно, откуда она вообще представляла себе, как я смотрю на вещи. Что, интересно, она вообще обо мне думала. Наверное, что я какая-то часть моей мамы, которая, может быть, сможет выполнить то, что у нее не получилось – например, поступить в иняз.
– А что с ним случилось? Неизвестно; говорят, он просто умер. Врачи говорят, что был идеально здоров. Мог бы пробежать несколько марафонов подряд. Но я-то знаю, что это не так. Ты знаешь, зачем он выращивал тюльпаны?
– Потому что тюльпаны – это красиво?
– Потому что, когда ты смотришь на тюльпаны, у тебя в голове больше ничего не остается, понимаешь?
– Нет.
– Он хотел, чтобы тюльпаны вытеснили все остальное, он хотел забыть…
Я падаю внутрь океана. Ремень безопасности. Затем меня трясет в институте.
– Перед тем как жениться на твоей маме, что не следовало делать, он вернулся из Афгана. Давно вернулся. Но знаешь, в чем секрет? Когда прошло много времени, иногда не понимаешь, что было вчера, а что десять – двадцать лет назад. Потому что оно все там. За картонной коробкой ограничений. Слышал про квантовую механику?
Ну, здесь я сразу понял, что если я, может быть, и псих, то у моей тети точно катушки съехали. Но в ту минуту я больше думал, до чего же она томная. Есть такие женщины, я-то, честно, не особо разбираюсь, но есть гипотеза: с виду ничего, но к ней как магнитом тянет. Вроде тех русалок, наверное. Согласитесь, кто бы позарился на женщину с хвостом. Точно не я. Но вот она поет тебе, ломает твой крекерный домик, и ты понимаешь, что еще немного – и заберет она тебя в свою пучину. И ты на этот хвост и чешую уже согласился и думаешь: мало ли у кого какие недостатки бывают.
– Прошлое – оно как шкафчик с полками. Ты открываешь, и там все на расстоянии вытянутой руки. Хочешь – бери, что десять лет назад было, хочешь – что двадцать. И Толик там целый батальон оставил. Понимаешь, в этом шкафчике. И двадцать лет там держал. В какую-то минуту думал, что пронесло… а оно вышло. Понимаешь? Он говорил, что это оно. Как человек, который следит за тобой. А ты оборачиваешься, и его нет. А потом понимаешь, что он на самом деле внутри. И этот человек – мысль. Твоя мысль. Темная, черная, как нефть. Навязчивая, как поцелуй.
«Как поцелуй», – повторил я про себя. И, полностью потеряв рассудок, потянулся к ней.
– И знаешь, я и сама это чувствую. Его боль. Это не Афган. Это что-то намного дальше. И оно во всех нас. И в тебе… Иди ближе. Ко мне. Я спою тебе песню.
Я уже прикоснулся губами к ее губам. И в голове вспыхнул взрыв. Вижу людей, батальон. Огонь. Крики. И дальше уже не Афган. Но тоже война. Солдаты бегут и падают под пулями. Свинец глухо и тупо врезается в тела. А потом уже другое время, и вижу, как я на коне скачу и протыкаю ножом венку у лошади и пью ее кровь. Как татары делали перед битвой. Нам об этом в Музее востоковедения на экскурсии рассказывали, правда потом добавили, что, может, такого и не было. Я еще подумал, что татары чем-то на американских индейцев похожи. А я наполовину татарин, значит наполовину индеец. Потом лодка. Она на волнах бьется. И брызги мне в лицо. И соль. И сейчас