Музей суицида. Ариэль Дорфман
с собой главное богатство – самих себя, образование, которое вам дала эта страна, – и увозите куда-то еще. Большая часть изгнанников потом не возвращаются. Самоубийцы хотя бы не предают свой народ.
Это оскорбление заставило меня ощетиниться. Как какой-то член МИРа смеет обвинять нас в предательстве, когда они саботировали наш народный проект, оттолкнув и напугав средний класс, необходимый для создания широкой коалиции ради реформ, подбивали крестьян на захват мелких ферм, а рабочих – на конфискацию мелких предприятий, прекрасно зная, что Чичо, питавший слабость к этим muchachos, этим «паренькам», не станет устраивать репрессий против товарищей-революционеров, какими бы ошибочными ни были их неумеренные действия.
И именно Альенде я призвал для того, чтобы опровергнуть слова Абеля.
– Ты игнорируешь последние слова Альенде, – сказал я. – Он велел нам жить ради лучших времен и отверг бы как глупую и контрпродуктивную мысль, чтобы нам всем оставаться и быть убитыми.
– Это одно из возможных толкований, – мягко ответил Абель. – Он сказал, что так пишется первая страница этой истории, что мой народ и Латинская Америка напишут, что будет дальше. Его послание Фиделю, переданное его дочерью. Его последний поступок совершенно ясен, как может засвидетельствовать мой брат. Он умер с АК-47 в руках – тем самым автоматом, который ему подарил Фидель во время визита в Чили в ноябре 1971 года.
– С АК-47? Ты уверен?
– Конечно, уверен. Именно с тем, из которого, по утверждению хунты, Альенде застрелился. Как будто он стал бы стрелять в себя из оружия, которое Фидель дал ему для защиты революции.
– Именно с тем АК-47? – повторил я.
– Да, именно с тем. Почему ты вдруг заинтересовался оружием, Ариэль? Я считал тебя человеком мирным. Ты наконец-то прозрел, встал в наши ряды?
Я объяснил, что держал АК-47 Фиделя в руках всего несколько месяцев назад. Фернандо Флорес, министр, с которым я сотрудничал в «Ла Монеде», попросил сопроводить его в Эль-Каньявераль, в дом у подножия Анд, где Альенде любил бывать, когда испытывал потребность в тишине и покое. Пока Флорес разговаривал с президентом, я завис в большой приемной, восхищаясь картинами, которыми любовница Чичо (та самая Пайита) завешала стены: картины, скорее всего приобретенные в той галерее, которой она помогала. Осматривая произведения искусства, я остановился напротив автомата, закрепленного в стеклянной витрине. На нем хорошо видна была надпись A Salvador, de su compañero de armas. Fidel: «Сальвадору от его товарища по оружию. Фидель».
В этот момент Альенде вышел из кабинета в сопровождении Флореса. Президент поздоровался со мной, вспомнил меня как одного из друзей дочерей и указал на оружие, за осмотром которого меня застал. Он улыбнулся – по-отечески, как всегда при общении с молодежью, – и достал автомат своими пухленькими пальцами.
– Хочешь подержать? – спросил он.
Предложение было настолько неожиданным, что я растерялся, не зная, как реагировать.
– Не заряжен, muchacho, – добавил Альенде, заметив, что меня трясет