Музей суицида. Ариэль Дорфман
Она даже снисходительно позволила мне засыпать в кастрюлю петрушку, зиру и орегано – после того, как сама отмерила нужные количества.
Приготовление этой еды успокаивало нас обоих, хоть и по разным причинам. Для Анхелики это было дверью в ее первые воспоминания, итерация по Марселю Прусту. Одной из причин, которая сразу меня к ней привлекла, оказалось ощущение стабильности, которое от нее исходило, – то, что для нее неизменная и бесспорная связь со своей землей была чем-то неоспоримым, чего так прискорбно не хватало мне самому. Ту касуэлу, которая существовала для нее еще до того, как она научилась говорить или ходить, этот аромат, который она вдыхала в младенчестве, я полюбил не сразу. Я даже не слышал о ней до того, как попал в Чили в возрасте двенадцати лет… я даже написал это слово с ошибкой – касвелла – во время первого ужасного школьного диктанта. Я не особо ее ценил, пока Анхелика не появилась в моей жизни и не начала готовить ее и другие блюда для меня и моих очарованных гурманов-родителей… Это был один якорь, привязавший меня к моей новой родине. А когда нам с ней и Родриго пришлось бежать с родины, исконные блюда Анхелики стали каждодневным способом побеждать изгнание, устанавливать в очередном новом городе связи ароматов и картин того, что каждый из нас по-своему называл домом.
И вот теперь она варила очередную касуэлу – на этот раз для того, чтобы очаровать человека, который сделает (или не сделает) наше возвращение домой менее тяжелым.
И Орта был предсказуемо очарован, хоть он сам тоже пустил за ужином в ход свои чары. И, по правде говоря, даже до ужина – до того, как попробовал хотя бы каплю этого супа. Пока мы накрывали на стол, в дверь позвонили. Хоакин подбежал открыть и сразу же завладел вниманием нашего гостя. Орта спросил его про учебу, и Хоакин ответил, что не может решить задачку по алгебре, которую он искренне ненавидел. Орта посмотрел ее и помог с решением, после чего, в награду за успех, развлек Хоакина историями об отварах и тайнах средневековой алхимии. А в конце они жонглировали тремя, четырьмя и, наконец, пятью мячиками, сначала каждый отдельно, а потом – вдвоем. Такого внимания к нашему сыну уже было бы достаточно, чтобы Орта нам понравился, – даже без его комментариев насчет касуэлы за едой.
– А в ней есть чеснок? – первым делом спросил он и кивнул, когда Анхелика ответила, что немного есть. – Он очень полезен для памяти, как говорила моя приемная мать Анки. Она готовила нечто похожее по особым случаям – в последний раз, когда отец приехал забрать меня после войны.
Я увидел, как при этом слове – «война» – у Хоакина округлились глаза.
– Это была Вторая мировая война, – пояснил я. – Помнишь нашего голландского друга Макса? Ну вот – Джозефа, как и Макса, ради безопасности отправили в деревню. Под чужим именем.
– Джозеф родился в Голландии? – спросил Хоакин.
– В Амстердаме, – ответил я, – точно так же, как ты. Так что вы соотечественники.
– Нацисты, – сказал Хоакин. – Вам грозила