Музей суицида. Ариэль Дорфман
то, что все равно случится, что тысячи подобных эпизодов происходят по всей Земле, и только тогда они важны, только тогда превращаются в нечто большее, чем простая цифра, а часто и вовсе нечто не попавшее в статистику, только тогда они существуют для потомства, когда там присутствует кто-то вроде меня. Только вот это была ложь. По мере того, как смерти накапливались, я начал спрашивать себя, не мое ли присутствие вызывает эту встречу: может, если бы меня там не было, чтобы предсказать пулю, которая разнесет мальчишке мозги, он пошел бы другой дорогой, солдат взял бы прицел чуть выше и попал в окно, или они разминулись бы и вообще никак друг на друга не повлияли, или хотя бы повлияли не столь смертоносно. Я сказал себе, что я – фактор, который притягивает этот кошмар в реальность. Наверное, я ошибался, – сказал мне в тот день у себя в студии Джеффри Дэвис, – горести происходят повсюду и без того, чтобы мой взгляд их увековечил, но даже если я это почувствовал с такой убежденностью, то потому, что мне нужен был повод, чтобы уйти. Я больше не мог компоновать каждый снимок с максимальным эффектом, режиссировать сцену с предельной красотой, балансом и светом, не мог и дальше создавать произведение искусства из чужого страдания, чужого преступления, не желал получать хвалы от мировой элиты за то, что экспортирую это страдание и эти преступления. Я больше не желал оставаться соучастником». Тут он, Джеффри Дэвис, замолчал, ожидая моей реакции. И я сказал: «Даже если это значит, что никто не узнает про того мальчика? Потому что мальчик умрет, его убивают прямо сейчас, его убьют завтра». А он сказал: «Я не буду принимать в этом участия, я не стану рисковать тем, что этот ребенок или какой-то другой ребенок погибнет из-за меня. Готов биться об заклад, что кто-то останется в живых потому, что я отказался участвовать в этом прославлении боли».
Орта замолчал, устремив взгляд в сгущающуюся темноту Дарема. Светильник на веранде включился автоматически, залив нас бледной патиной нездорового света, делая его еще более похожим на призрака на фоне умирающего пылающего неба.
– Впечатляющая история, – сказал я. – По правде говоря, вроде как неправдоподобная.
– Я так и подумал. И сказал Дэвису: «И вы мне это говорите, потому что?..» – «Потому что, – сказал Джеффри Дэвис, – я не могу снимать вашу свадьбу. Я беру клиентов только в том случае, когда мой талант предвидения будущего может принести радость, гармонию, мир. Таково мое искупление. Все те снимки трупов и боли – ни один из них не предотвратил ни единого убийства, ни единой катастрофы. Лучше исправлять мир постепенно, делать так, чтобы пары выдерживали первые восемь трудных лет брака, одна невеста плюс один жених плюс один счастливый ребенок где-то впереди, кто знает, чего сможет достичь этот счастливый ребенок, как моя работа превратит его в волну, которая достигнет других, что-то изменит. Счастье так же заразительно, как и боль, – сказал мне Джеффри Дэвис. – Теперь я играю во всемогущество на полях любви, а не во Вьетнаме, не в джунглях Колумбии, не