Круг ветра. Олег Ермаков
И перестанет быть Бацзе. То есть поросенком.
Стас усмехнулся. Когда-то его это задевало, ну что в их четверице ему выпала такая незавидная роль всего лишь из-за доброй, как говорится, комплекции… Хотя теперь-то он явно стал худее, на таком солнышке мудрено не поплавиться чуток…
Настоящий Бацзе был плут и шалопай, алкаш и, в общем, похотливая свинья. Из этих талантов Стасу только и было присуще некоторое, ну да, чревоугодие, поесть он любил и любит, что при его росте вполне объяснимо. Генка сдабривал эту кличку ссылками на то, что имя монаха, который и повел за собой четверку отважных в Индию, – Сюань-цзан – переводится как Таинственный толстяк. Мол, кто знает, не ты ли он и есть? А Бацзе – это только прикрытие. Хотя вроде бы другого Сюань-цзана они и нашли, но…
…С кончика носа упала капля. Стас утерся закатанным рукавом светлой рубашки. Одет лейтенант был в гражданское: рубашка, джинсы, кроссовки. На носу очки-хамелеоны бликовали разноцветной нефтью под густыми «персидскими», сросшимися бровями. Короткоствольный автомат без приклада – для уличных боев – лежал на глиняной тумбе рядышком, и подсумок с рожками на ремне. Майор Новицкий дозволял своему переводчику эту вольность, потому как и сам предпочитал форме традиционную одежду афганцев: длиннополую серо-голубоватую рубаху с разрезами по бокам, такого же цвета шаровары и темную легкую безрукавку, на голове, правда, не паколь, не чалма и не тюбетейка, а привезенная из Союза светлая летняя кепка; в такой одежде легче переносить зной и удобно под рубахой таскать на ремне пистолет.
Они высадились здесь, чтобы закусить у Редая; пропыленный уазик с продырявленными с обеих сторон дверцами стоял поодаль; шофер Иззатулла пошел по дуканам, что тянулись в два ряда через дорогу; его серая форма маячила то там то здесь у прилавков, пестреющих горками фруктов, орехов, сластей, поблескивающих на солнце чайниками, кувшинами, сковородками, огромными блюдами. Базар гомонил; слышны были крики ребятишек, то и дело чей-то осел ревел дурным голосом; квохтали куры, блеяли овцы. Иззатулле там ничего не надо было, просто он следовал любимой поговорке: ходить без цели лучше, чем сидеть без цели. Сопровождавшие их автоматчики Царандоя вышли раньше на своей улице, чтобы пообедать дома. Здесь, в центре города в основном было спокойно. Ну, днем. Ночью-то начинался газнийский фейерверк. Оружия и боеприпасов у обеих сторон было в избытке, одним оно шло из-за речки – Амударьи, другим – из-за гор и степей. И все это хозяйство-богатство требовало себя израсходовать. Обычно сразу после вечернего, последнего намаза, когда солнце уже прочно село за горизонт, небо над городом разрезала дуга автоматной трассирующей очереди. Это был как бы призыв к ночным радениям, и на него почти сразу откликались все: зеленые из дивизии на горе в крепости, советский батальон охраны вертолетного аэродрома, каскадовцы, царандоевцы, обитавшие рядом с домом губернатора. И начиналась потеха, газнийская симфония мурд мажор[100]. Автоматные очереди и одинокие ружейные выстрелы
Мурд мажор – смерть (