Беззумный Аддам. Маргарет Этвуд
таинственного курьерского задания; вид у него был потрепанный, черная искожаная куртка порвана. Один из предметов, которые Зеб преподавал детям вертоградарей в школе, назывался «Предотвращение кровопролития в городе», но Зеб не всегда следовал собственным урокам. – Да, да, я знаю, мы все умрем. Пирога с бузиной случайно не осталось? Очень кушать хочется.
Зеб не всегда проявлял должное почтение к Адаму Первому.
Попытки предугадать, что станет с миром, когда он выйдет из-под контроля человека, когда-то – давно и недолго – были популярной, хоть и жутковатой, формой общественного досуга. Были даже передачи интернет-ТВ на эту тему: сгенерированные на компьютере пейзажи с оленями, пасущимися на Таймс-сквер, назидательное качание пальцем, рассуждения на тему «так-нам-и-надо» и лекции серьезных экспертов о многочисленных ошибках человеческого рода.
Но, судя по рейтингам, зрители быстро пресытились этой темой – показатели взмыли вверх и резко упали; аудитория «голосовала пальцами», переключаясь с неминуемой гибели человечества на прямую трансляцию соревнований по пожиранию сосисок (для зрителей, склонных к ностальгии), или на комедии про миленьких задорных школьниц-подружек (для любителей мягкой игрушки), или на гладиаторские бои в жанре «попурри из боевых искусств» (для любителей поглазеть на откусанные уши), или на передачу «Покойной ночи» (самоубийства в прямом эфире), или на «Аппетитных голопопок» (детская порнография), или на «Обезглав» (казни в прямом эфире – для тех, кто по-настоящему обозлен жизнью). Все это было гораздо привлекательней, чем истина.
– Ты же знаешь, что я превыше всего стремлюсь к истине, – сказал тогда Адам Первый скорбным тоном, каким он иногда разговаривал с Зебом. Причем только с ним.
– Да-да, знаю, – ответил Зеб. – Ищите и обрящете… в конце концов. И ты обрел. Ты прав, я с этим не спорю. Извини. Я просто жую с полной головой. И у меня иногда вылетает изо рта.
И все это означало: «Я такой, как есть. И ты это знаешь. Так что терпи».
«Если б только Зеб был здесь!» – думает Тоби. Она представляет себе, как его накрывает лавиной осколков стекла и цемента, когда рушится очередной небоскреб. Или как он с воплем падает в разверзшуюся пропасть, размытую подземной рекой, уже неподвластной насосам и трубам. Или как он беспечно мурлычет какой-то напев, а за спиной у него появляется лицо, рука с ножом, с камнем…
Пожалуй, утром еще рановато думать про такое. И бесполезно. Тоби силится перестать.
Вокруг стола собрана коллекция разномастных стульев – кухонных, пластиковых, с мягкими сиденьями, крутящихся. На скатерти – с узором из розовых бутонов и синих птиц – стоят тарелки, стаканы и чашки, лежат вилки и ножи. Некоторые приборы грязные – кто-то уже позавтракал. Все вместе похоже на сюрреалистическую живопись двадцатого века – каждый предмет сверхплотен, четок, с жесткими гранями, и каждый выглядит чудовищно неуместным.
Хотя почему, собственно? Почему бы этим тарелкам и стаканам не быть