Человек в футляре. Антон Чехов
что это только условность и что он имеет дело со сведущим писателем» (Автобиография, 1899. 16, 271–272).
Сведущий писатель видит жизнь во всей ее широте и разнообразии. Через два десятилетия Е. Замятин назовет Чехова Нестором-летописцем конца XIX в. В этом конце фактически начиналась новая эпоха.
Чехов вроде бы пишет быт: люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни; надо писать просто: о том, как Петр Иванович женился на Марье Ивановне, – вот и все. Но это другая реальность, другая атмосфера, кардинально отличная от той, в которой существовали персонажи Гончарова, Тургенева или Толстого.
Чехов-литератор наследует от Чехова-врача, кроме всего прочего, интерес к пограничным, предельным состояниям человеческой психики, к изображению жизни на изломе.
Нервные люди: агенты и пациенты доктора Чехова
«Слово „нервный“ сравнительно поздно / Появилось у нас в словаре…» (А. Кушнер). Поэт считает, что появилось оно у Некрасова (сюда можно было бы добавить и Достоевского), объясняется «переломным сознаньем и бытом», но главным, определяющим становится у Чехова: «Эту нервность, и бледность, и пыл, / Что неведомы сильным и сытым, / Позже в женщинах Чехов ценил…»
Однажды Чехов не согласился с А. С. Сувориным, толковавшим, как и многие, в своем рассказе о нашем нервном веке: «…Ваш рассказ отчасти имеет целью устрашить читателя и испортить ему дюжину нервов, зачем же Вы говорите о „нашем нервном веке“? Ей-богу, никакого нет нервного века. Как жили люди, так и живут, и ничем теперешние нервы не хуже нервов Авраама, Исаака и Иакова» (13 декабря 1891 г.; П. 4, 323).
Однако во множестве других случаев он фактически соглашается, что мир изменился, люди живут теперь не так, и писательские невры Антона (у вас не нервы, а невры – подшучивает Чехов над приятелем) оказываются и хуже, и тоньше, чем нервы не только Авраама, но даже Александра (Пушкина) или Ивана (Тургенева).
«Петербург, 78-й номер гостиницы (адрес не то из гоголевских «Записок сумасшедшего», не то из еще не написанной «Палаты № 6». – И. С.)… Сейчас я сижу в скучнейшем номере и собираюсь переписывать начисто конченный рассказ. Скучаю. Скука усугубляется сознанием безденежья и неизвестности. Когда выеду, не знаю… Нервы расстроены ужасно, так что пульс мой бьет с перебоями» (Ф. О. Шехтелю, 11 или 12 марта 1887 г.; П 2, 37).
«За мое последнее письмо простите меня, голубчик. Прежде чем написать его, я написал и наговорил еще немало глупостей и несправедливостей. Перед отъездом нервы мои разгулялись, печенка раздулась и я вел себя по отношению к людям по-дурацки, в чем и каюсь Вам… Я был раздражен домашними неурядицами; нескромные воспоминания Бибикова в „Всемирной иллюстрации“ еще больше раскоробили мои нервы – я и давай молоть желчный вздор направо и налево, чего раньше со мной никогда не бывало» (К. С. Баранцевичу, 17 мая 1888 г.; П. 2, 273).
«В Мелихове у Антона Павловича, вероятно, от переутомления расходились нервы – он почти