Последние дни Помпеи. Эдвард Бульвер-Литтон
беседуют с друзьями, считая бани самым удобным местом для такой беседы.
– Клянусь Геркулесом! Да и у нас в Помпее найдутся подражатели этому.
– Да, но в оправдание этого у них нет тех же условий. Изнеженные римляне счастливы в своих банях. Они видят вокруг себя одну роскошь и великолепие. Они никогда не посещают грязных кварталов города. Они не знают, что такое бедность. Вся природа им улыбается, и единственную превратность они испытывают лишь под конец, когда им приходится купаться в водах Стикса. Поверь мне, вот истинные философы.
Пока Главк говорил, Лепид, полузакрыв глаза и чуть дыша, подвергался всем положенным мистическим операциям. Ни за что он не позволил бы своим рабам пропустить хоть малейшую из них. После благовонных мазей, они осыпали его с ног до головы душистой пудрой, чтобы предохранить от жара. Затем, когда пудру сняли гладким куском пемзы, он облекся не в ту одежду, которую только что снял, а в другую, более парадную – «синтезис», надеваемую римлянами в знак уважения к предстоящей церемонии ужина, который, впрочем, приличнее было бы назвать обедом, так как он происходил в три часа пополудни, согласно нашему разделению времени. Когда кончилось одевание, он наконец открыл глаза и подал признаки возвращающейся жизни. В то же время и Саллюстий протяжным позевыванием обнаружил свое существование.
– Пора ужинать, – сказал эпикуреец, – Главк и Лепид, пойдемте со мной.
– Не забудьте, что вы все трое приглашены ко мне на будущей неделе, – крикнул им Диомед, гордившийся своим знакомством с такими модными щеголями.
– Помним! Помним! – отвечал Саллюстий. – Ведь память, Диомед, несомненно, сидит в желудке!
Покончив на этот день с церемониями помпейских бань, наши щеголи вышли сперва в прохладную залу, а затем и на улицу.
VIII. Арбак плутует в игре и выигрывает партию
Вечерний сумрак спускался над шумным городом, когда Апекидес направлялся к дому египтянина. Избегая более освещенных и людных улиц, он шел с опущенной на грудь головой и сложив руки под складками просторной одежды. Его строгое лицо и изможденная фигура представляли поразительный контраст с беспечным, оживленным видом прохожих, попадавшихся ему на пути.
Но вот какой-то человек, более степенного, положительного вида, два раза прошедший мимо, бросая на него любопытные, неуверенные взгляды, наконец дотронулся до его плеча.
– Апекидес, – проговорил он, быстро осенив себя знамением креста.
– Что тебе нужно, назареянин? – отозвался Апекидес, и его бледное лицо еще более побледнело.
– Я не хочу прерывать твоих размышлений, – молвил незнакомец, – но в последний раз, как мы виделись, ты, кажется, принял меня ласковее.
– Я и теперь рад видеть тебя, Олинтий, но ты видишь, я печален, утомлен сегодня и не в состоянии разговаривать с тобой о предметах, тебе близких.
– Какое малодушие! – сказал Олинтий с горечью. – Ты печален и измучен, а между тем отворачиваешься от источника, освежающего