Мятежники. Юлия Глезарова
Грохольский рассмеялся. – Можно помочь. Водки прикажите принести, пить не дают уже который месяц. Все допрашивают, судят…
Сергей смешался.
– Водки… на что она вам? В нынешнем вашем положении…
– Водка хороша в любом положении… она нервы успокаивает. Особенно после такой вот экзекуции…, – Грохольский сжал кулаки. – Ну ничего, я в Черниговский полк переведен, уеду туда, привыкнут там ко мне… Я и сбегу. Найду и убью гадину!
– Кого убьете?
– Майора моего, батальонного, он во всем виноват. Да, я пьян был, когда при роте своей спорить с ним стал… Но кто ж не пьет ныне? Он и сам бутылочку любит, доказано сие, он в отставку отправлен. Ежели б тогда рапорт свой не написал – ничего б и не было. Убью гадину!
– Не надо… Его, как и вас, пожалеть надобно…
Грохольский вскочил, глаза сверкнули лютой злобой.
– Вам что нужно-то от меня, господин подполковник? Вы исповедовать меня пришли? Так на то попы есть. Может, вам допросить меня велено? Так я уже осужден, и более сказать мне нечего.
– Я жалею об вас…
– Не надо обо мне жалеть! И батальонного моего не надо! Я вас знаю, вы из гвардии к нам присланы… Кому-то там надерзили, как и я. Только вас сюда с повышением, а меня… – он неопределенно махнул рукою. – Вы в столице с нашей жизнью гарнизонной незнакомы были, поглядим, что запоете вы года через два. Когда осмотритесь и поймете, что здесь… грязь, пошлость и скука смертная… и нету выхода. Если только, – он злобно улыбнулся, – ваше высокоблагородие к бутылочке не пристрастится.
– Я хочу быть вам полезен, – повторил Сергей, вставая. – Скажите, что я могу сделать для вас?
– Убирайтесь к черту! – отрезал Грохольский, лег на кровать и отвернулся к стене.
Утром Грохольского увозили в Черниговский полк. Сергей видел: его новый знакомый, одетый в солдатский мундир, пытался залезть на крестьянскую телегу, но у него ничего не получалось. «Набрался уже, мало тебе вчерашнего», – сурово проворчал конвойный солдат, помогая ему. «Здесь грязь, пошлость и скука смертная. И нету выхода», – вспомнил Сергей. Небо было затянуто сизым, но дождь все никак не начинался… Летние грозы в это затянувшееся лето обходили Ржищев стороной, грохотали на том берегу Днепра, а здесь были видны только тучи на горизонте…
Сергей писал Матвею, просил приехать. Но брат в Полтаве был занят службою и тяжбой за Хомутец: Иван Матвеевич нетерпеливо ждал в Петербурге исхода дела. Отношения между Матвеем и папенькой были натянутыми, Матвей в письмах жаловался на папеньку, папенька – на Матвея. Приходилось успокаивать одного, урезонивать другого. Матвей был упрям, папенька – эгоистичен. Получив очередное письмо от Матюши, Сергей вдруг понял, что почти не рад ему: письма брата были все об одном и том же, зачастую – теми же словами… Служба, тяжба, Хомутец, сетования на эгоизм Ивана Матвеевича, жалобы на здоровье, сдержанное сожаление по поводу разлуки с братом… и все. Письма отца были интереснее, в них был блеск ума и стиль, но сводились они все к тому же – тяжба, Хомутец, жалобы на Матвея.
В переписке Сергей