Мэри Роуз. Шарлотта Лин
в их первом возлюбленном все, как нравилось Фенелле в Энтони.
Той первой весной она сказала ему:
– Ты мне нравишься. Так же сильно, как тебе нравится «Мэри Роуз».
– О, – ответил он и повернул голову в сторону, чтобы она не заметила, как он покраснел внутри. – Она мне нравится, да. Но если бы я мог делать что хочу, я бы в ней кое-что изменил.
Фенелла задумалась. Если бы она могла делать что хочет, что бы она изменила в Энтони? Его запах, его волосы, которые щекотали ее, когда они целовались, его губы, у которых был малиновый вкус, его язык, который мог идти против ветра? Нет, она точно не стала бы менять ни искорки в его глазах, ни ресницы, ни ямочки, появлявшиеся на щеках, когда он улыбался.
И в ловкой жилистой подвижности Энтони, которую другие считали некрасивой, она не хотела бы ничего изменить. Все было так, словно Господь создал его исключительно для нее: плечи, ключицы, бьющуюся жилку у горла, такую нежную, податливую для щекотки кожу, резкий голос и совершенно неожиданную нежность. Как-то раз она подумала: «Может быть, я сделала бы его более общительным, его гордость – не такой щепетильной, его бесстыдство – не таким безграничным, а его любовь к кораблям не такой всеобъемлющей, чтобы осталось место для меня и Сильвестра». Но стоило ей подумать об этом, как она сразу же взяла себя в руки. «Я ничего не хочу в тебе менять. Ты мне нравишься больше, чем нравится тебе «Мэри Роуз», поскольку каждый канат, который я могла бы в тебе укоротить, лишил бы паруса ветра. Ты должен быть таким, каким тебя создал Бог. Хоть это и больно».
Он снова вернулся, и настолько прежним, что ей хотелось смеяться. Она прижалась к нему. Как она могла привыкнуть к другому?
Они встали, девушка поправила его рубашку. От влажной травы кожа слегка поблескивала. На плече вздулась мышца от напряжения тетивы.
– Фенхель, – произнес он, такой же растерянный, как и она сама.
Фенелла сняла через голову блузу и отбросила ее в сторону.
– Иди ко мне, Энтони. Целиком.
Он погладил ее шею, коснулся верха ребер, начала груди. Его руки дрожали.
– Ты красива, Фенхель. Слишком красива, ты знаешь об этом?
Он обнял ее, как что-то хрупкое. Еще один удар сердца они молча стояли рядом, словно пытаясь защитить друг друга от бури. А затем голод разорвал канаты, сломалась грот-мачта, ветер сорвал все паруса.
У Фенеллы никогда не было близких подруг, только Сильвестр. Все, что она знала о любви между мужчиной и женщиной, рассказала ей мать. Для нее любовь означала не любовь, а «переспать с кем-то», и тот, кто был настолько глуп, чтобы сделать подобное, получал боль, позор и нежелательных детей. Кроме этого, Фенелла знала лишь то, что подслушала из разговоров саттоновских служанок. По обрывкам этой болтовни можно было понять, что мужчина расстегнет ширинку и задерет женщине юбку, что при виде этого становится страшно и что мужчины, занимаясь любовью, очень грубы. В конце концов, утверждала одна, все было не так плохо, как говорили другие.
«И что, никогда не бывает чудесно?» – хотелось спросить Фенелле.