Дикарь. Алексей Жак
пирса. И стал ждать. Но попить чайку, видать, было не судьба. Как только вода начала закипать, банка звонко дала трещину. Кипяток вылился на стол, на пол, и едва не на ноги Сергею со скоростью, с какой затопило несчастный «Титаник». Чертыхаясь, Сергей выдернул накалившийся кипятильник из розетки и вышел вон.
Первая мысль была напиться, вновь отдаться в объятия заскучавшего Бахуса. Со вчерашнего застолья болела голова, а во рту, как говорил Макс, мухи насрали. Передумав, он не пошел в пивной бар через дорогу у проходной, хотя там всегда было свежее пиво, завоз пенного ячменного напитка строго контролировался, перебои в поставках исключались. И, как вчера и позавчера, как месяц назад и год, оно текло ровной струйкой под тем же давлением, как будто посредством змеевика грязно-медный носик крана, замусоленный и в едких хлопьях, сообщался с соленным Балтийским морем. Лишь в перерывах, в ожидании следующего заказа носик, нахлебавшись густой пены, переставал лить тягучую кишку, но не высыхал, а сморкался и пускал смачный радужный пузырь.
Сергей сглотнул выделившуюся неожиданную слюну. В пивной подавали «пряности»: ржаные сухарики, как губка пропитанные соленой влагой, картофельную соломку, камамбер с хрустящими хлебцами, из рыбы – ставридки и скумбрия, креветки и копченая севрюга. Он оценил фирменное блюдо: шашлыки с луком, горошком, малосольным огурчиком, с картофелем фри. Баранина раскусывалась слабым нажимом, лязгать зубами, прибегать к помощи рук не требовалось. И когда все это запивалось ядреным, ледяно-прохватывающим внутренности бородатым нектаром из до краев полной объемистой кружки, в носу начинало свербеть, откуда-то изнутри поднималась волна горячей, щелочно-активной воздушной массы и единым сытым выстрелом разрывало ноздри до слез.
Сергей еще раз вздрогнул. Он направился в стеклянное кафе в рощице кленов, где ежедневно в полдень на пороге грелась ленивая лохматая кошка, гулящая и немытая, но довольная избытком воли. Ее подкармливали, впрочем, остальных прихлебателей и дармоедок, живущих на заводских мусорных свалках, тоже. Для них не существовали заборы и замки, любая щель и лазейка, пропускала, не спрашивая документов личности. Там он пообедал: морковь, резанная и окропленная сметаной, щи, плов, морс.
Буфетчица Катя болтала с кем-то, незнакомым: хи-хи, ха-ха.
– Давненько Вас не видел, Катюша, – говорил мужик с опухшим лицом выпивохи. Одет он был безобразно: рубаха в клетку навыпуск (клетка и та казалась кособокой), иссиня-черные трико, заношенные до крайней степени ветхости, с пузырящимися коленками, и на ногах войлочные тапочки-шлепанцы, стоптанные, без стелек. Один изуродованный тапок соскользнул с его голой мозолистой ступни и лежал отдельно на грязном линолеуме.
– А что? Соскучился? – Катя в блеклой кофточке беспрерывно что-то двигала: перемещала, отставляла, пододвигала, смахивала, пересыпала, помешивала.
За буфетным прилавком ее, так шедшая специфичной фурнитуре, ладная фигурка не знала