Пора меж волка и собаки. Андрей Синельников
прадедов. Новые дворяне были из изгоев, из вдовьих сынов, как впрочем, и сам царь. Созданная им Избранная Рада, подобие круглого стола легендарного короля Артура, впитала в себя всех. И личное око царево, хранителя его печати для тайных дел – Адашева и духовника царского – Сильвестра, митрополита Макария, копченного в пожаре, когда его по веревке тайным лазом в реку спускали, царской жены сродственника и схарьевца первой руки Курбского, а также целый строй бояр не знатных, но преданных. Малка, глядя на них, опять подумала, как же, мол, любят все правители воссоздавать вкруг себя Артуров стол, а все равно не выходит не у кого по делу-то.
– Кишка тонка! – про себя поставила она крест на этой мысли. Вслух же сказала, входя в опочивальню к Ивану, – Я тут тебе, душа моя, человечка хорошего подвести хочу.
– Входи, входи наставница, берегиня моя любезная, – Государь встал, пошел ей навстречу, – Человечка говоришь. Умен ли? Верен ли?
– Умен. Верен. И голова – троим впору носить, да жаль, нет ноне Змеев Горынычей.
– Сдается мне Малка, ты и Змея Горыныча сама с рук кормила, и с Кощеем Бессмертным в кумовьях. Сколь помню тебя, все также молода и красива, Ни морщиночки, ни складочки. Да лодноть молчу, молчу. Знаю, что дела эти ворожейские, волховские. А можеть мне тебя на костер отправить, как чародейку? – в глазах его мелькнул огонь.
– Ты касатик, смотри, пламя у костра страшное, может и обжечь невзначай. Полыхнет, как Москва, руки отдернуть не успеешь, – она улыбнулась, как ни в чем не бывало, – А на тебе гляди какие кафтаны и одежки богатые. Займутся вмиг – отпрыгнуть не успеешь, – царь почувствовал в ее словах скрытую угрозу и не уловил даже намека на страх, – Так что, мал еще с кострами баловаться-то! Зову человечка, али как? Ты его послухай. Он мудер и хитер, и много чего знает, да мало чего бает.
– Зови, неугомонная, – он теперь с опаской посмотрел на свою мамку. Может и вправду народ говорит, что она Богиня Мщения Ариния из старых, давно забытых Богов, потому и нет в ней покорности и страха, – Да псарей позови, я хоть тебе и верю безмерно, а человека твоего впервой вижу.
– Зову.
В палаты вошел Гуляй в окружении Угрюмов, которые и глазом не моргнули, что он им знаком до боли в суставах. Подошли, встали у царева места.
Мамки уже в покоях не было, как она пропадала, этого Иван так и не мог понять почитай уже лет десять, как не старался заметить. Умела она это.
Ближний дьяк доложил.
– Пересветов Иван – королевский дворянин, братьев наших: Великого князя литовского и молдавского господаря человек ближний. Силен сказы и слова складывать.
– Входи, входи мил человек, Молва о тебе впереди тебя бежит. Говорят люди, твоими советами государства силу имели и пределы раздвигали. Поведай мне, что нового писалось тобой?
– Великий князь и царь всей Руси, кланяюсь тебе в ноги и бью челом на службу государеву, – вошедший поклонился в ноги, – Много чего писалось мной. А читалось так еще более. Знаю я книги многих многомудрых ученых людей и правителей. Много где был, много чего видел. Может, и не моими мудрыми советами