Пора меж волка и собаки. Андрей Синельников
один из тихих летних вечеров в сторону обители проскакал одинокий путник, по виду монах или отшельник. Только наблюдательный прохожий мог отметить, что держится этот монах в седле, получше любого ногайца или казака, да под черной рясой угадывалась недюжинная сила, распиравшая крутые плечи, а бычью шею скрывал клобук, надвинутый на самое лицо.
Монах направил коня к домику игуменьи, стоявшему особняком, на краю лужайки. Умело спрыгнул, не опираясь на стремя, заученным жестом придержав под рясой, то ли саблю, то меч. Взбежал на крыльцо и уверенно стукнул в дверь.
За всеми его движениями зорко следили четыре пары глаз. Однако он не высказывал беспокойства и суеты.
– Входи, входи брат. Чего ты там, у порога мнешься. В горницу входи, – раздался звонкий голос, явно принадлежавший хозяйке.
– Войду, коли зовешь. Только вот чего-то я смирения в голосе у святой игуменьи не слышу? – пробасил вошедший, скидывая капюшон.
– А я из себя смиренницу и не строю! И когда это ты меня Микулица в смирении мог упрекнуть? – повисая на шее монаха, выпалила монахиня.
Правда, теперь ее было не узнать. Куда девалась смиренная черная одежда и потупленный взор. На шее у черноризца висела и болтала ногами прекрасная девушка. В зеленом шелковом платье с прозрачными газовыми вставками, какое надевают только в гаремах великого Оттоманского султана. С перетянутой талией поясом из кожи змеи, в тонких сафьяновых черевичках и с высокой короной красно-золотых волос, она сама казалась змей принявшей человеческий облик.
– Погодь, погодь, – монах легко поднял ее в воздух и крутил на вытянутых руках, осматривая со всех сторон как драгоценную игрушку, – Ну точно Малка, – сделал вывод он и бережно поставил на центр стола, стоящего в горнице, – Погодь, погодь. Я щас дорожное сброшу и расцелую тебя в полную силу.
Он сбросил с себя дорожное платье и остался в щегольском коротком кафтане из черного бархата с серебряным поясом, на котором действительно висела кривая половецкая сабля.
– Ну, вот теперь можно, – он также бережно поднял монахиню, если теперь ее можно было так назвать, со стола и, притянув к себе, расцеловал в обе щеки.
– Можно, можно, – подтвердила она, смачно поцеловав его в губы, – Поставь на пол, медведь Залеский.
– Ну, мир этому дому, – он перекрестился на образа.
– Ишь смотри, как выучился, – поддела его хозяйка.
– Так и ты ведь в красном углу теперь иконы держишь, – отпарировал гость.
– Ладно, садись за стол. Соловья сказками не кормят, – она скинула рушник с припасенного угощения.
– А чего девок своих не позвала прислуживать? – спросил монах.
– Для нашего разговора чужие уши лишнее. Что знают двое – знает и свинья. А ты хочешь еще и третьего позвать!
– Тебе видней. Ты у нас головы – два уха. Пошто звала? Из чащоб моих сюда вызвала. Случилось что?
– Случилось, случилось. Только ты сначала