Человек из красной книги. Григорий Ряжский
ещё имея нестариковскую твёрдость в пальцах, и это как-то возмещало ему использование сильнейшей лупы, вдетой в головной обруч, чтобы по-прежнему справляться с заводным механизмом ручных часов, даже самых миниатюрных.
Женька же училась в школе при горнодобывающем комбинате, училась легко и незатратно для своей светлой головы, а за неимением иного увлечения, кроме случайных, чудом достававшихся ей книжек, полюбила чертёжное дело. Она с удовольствием помогала отцу, когда тот зашивался со сверхурочной работой и притаскивал домой бесконечные чертежи и эскизы меднорудных разработок. План гнали всегда, сколько он себя помнил, трудясь без роздыху в этих неблагодатных местах что до, что после войны. Сначала это было для простого выживания, потом – на победу, на слом фашистского хребта; сразу после победы – для наращивания индустриальной мощи и оборонного советского потенциала.
Она быстро схватила суть его дела и уже через какое-то время на раз и два справлялась с частью дополнительной отцовской нагрузки. Попутно научилась готовить карандаши, ловко вытачивая на кончике жёстких и мягких грифелей идеально прямоугольный торец. Именно тогда началось уже подростковое увлечение черчением, которое впоследствии привело Евгению Адольфовну в одно из царёвских КБ. Не светлая голова её, как ни странно, не умение схватывать всё на лету, а именно это вполне проходное качество привлекло внимание комиссии, отбиравшей выпускную молодёжь для работы на космос. Однако это было гораздо поздней: пока же она просто училась, набирая возраст, зрея мозгами и одновременно думая о том, что будет с ней дальше, когда она получит аттестат и надо будет определяться в жизни, продвигаясь к малопонятному пока самой ей будущему.
13
Он вернулся в Караганду на другой день после своего ужасного открытия. Добирался на перекладных, не спешил, намеренно оттягивал разговор с дочерью. Ему было сорок с лишним, и у него больше не было ни одной картины. Все годы, что провёл в казахской степи, он пытался, не отдавая себе в том отчёта, нагнать утраченное в том подлом пожаре, в их фамильном спаслугорьевском гнезде. Ему было чудовищно жаль своих картин, рисунков, эскизов, набросков, акварелей – всего, с чего он начинал когда-то свои первые опыты, открывая для себя удивительный мир этой земной и уже в каком-то смысле неземной красоты. Он словно расставался в ту пору с детством, обретая первый, ещё совсем молодой, но уже по сути сформировавшийся в художественном отношении взгляд на жизнь, на воздух, на воду, на небо, на таёжные перелески, на волшебные, будто сказкой сделанные сизовато-седые болота, на всю столь любимую им природу. Но только произошло всё не так, как должно было быть, по-доброму, во взаимном согласии с возрастом и умом, а иначе: больно, жестоко, несправедливо и необратимо.
Женька же… Он и так чувствовал уже, что Женька, родная и единственная его девочка, надежда и опора оставшихся лет его неудавшейся жизни, окунувшись с головой в своё беззаботное студенчество, постепенно отдаляется,