Человек из красной книги. Григорий Ряжский
понятно: самому было не до того, тем более что жилище это никогда не рассматривалось в качестве основного. Женщина же эта, добрая, судя по виду, и хозяйственная, вряд ли озадачивалась соображениями иного порядка, кроме как вычистить, выгладить и подать. Сейчас она стояла перед Женей, не очень понимая, что надо в таких случаях говорить, но всё же, преодолев неловкость, решилась и вежливо, растянув ладонь, махнула рукой в глубину жилья:
– Проходите туда вон, присядьте, что ли, пока хозяин не приехал. И звать как не знаю вас. Я-то Настасья буду, если чего. Настя.
– А я Женя, – отозвалась гостья, – Евгения Цинк. Очень приятно, Настя.
Эта молодая женщина явно не вписывалась в картину, какую Настасья сочинила себе, ожидая её прихода. Всё не складывалось, даже вдвойне, туда и сюда: и в хорошую сторону, и во все остальные. Если начистоту, то вообще-то ей понравилась эта её приветливость, простота в манерах, хорошая улыбка. И даже отсутствие сколько-то заметного испуга или общей настороженности сыграло в пользу этой Адольфовны. Конечно же, она не забыла её чуднόго имени-отчества, но просто не пожелала с первого раза именно так её назвать. Может, подумала, сама чего скажет про себя, попроще, не такое, чтоб ртом не выговорить. Та и назвалась, как думалось ей, удобней и попроще.
А с другой стороны, поразила молодость: несмотря на строгую, без лишней вольности, одёжу и лицо без особых хитростей и затей, тем не менее, выглядела эта Женя почти как натуральная девчонка – такая, что хоть в крик кричи от досады и обиды. И не только потому, что и ладная, и кудрявится аккуратно белыми волночками, и присела на диван красиво, подобрав под себя ножки тонюсенькие. Больше из-за того, может, что подумала вдруг о Павле Сергеиче, глянув на его затею совершенно новым зрением. Как же так, он же умрёт на ней, поди, не потянет, не по годам ему молодую брать, она ж с него потом верёвки повьёт, когда к себе приучит и совсем уже приманит. И как понять, где тут доброе лежит в этих делах, а в каком месте лукавый притаился. И спросила, решилась:
– Трудитесь вместе, наверно? – и соорудила нечто наподобие ласковой материнской улыбки. Всё было на столе, накрытое под орех, остальное наготове, по приказу. Всё, кроме свечки. Подсвечником она всё же разжилась и демонстративно поставила его пустым, на самом виду, чтобы знал, что старалась и не забыла: полдела – лучше, чем никак. Кровать тоже застелила свежую, как просил. Хотела иголку под подушку сунуть, с той стороны простыни, но в последний момент передумала, не решилась пакостничать, хотя и подмывало сделать с ней такое, с этой самой. Подумала, а вдруг и его заденет, и на здоровье отразится, не дай бог. Не рискнула.
– Не совсем так, – отозвалась гостья, – но, в общем, в одном направлении работаем, не так чтобы слишком далеко друг от друга. Правда, по разную сторону от основных дел. Но познакомились всё же по работе, так у нас получилось.
После этого общих тем уже не осталось. И тогда, преодолевая Настасьину неловкость, Женя поинтересовалась сама, больше