Человек из красной книги. Григорий Ряжский
стала ещё лучше, ещё привлекательней и естественней, хотя не успела даже произнести и слова. И он ей нравился, но уже по-настоящему, по-честному – не как снизошедший до неё Бог, а как сильный, с совершенно неземным обаянием мужик, с крепкими плечами, умной и сердечной улыбкой и на удивление родными интонациями в голосе, давно, казалось, и хорошо знакомом ей.
Она ничего не знала про него: женат он или ещё недавно состоял в браке, и что означают те самые слова про «взаимность» в его письме: что конкретно имеется в виду, если понять из этого можно всё что угодно, когда у женщины хватает фантазии. И есть ли у него дети, и чего он хочет от неё, если отбросить всё ветреное и случайное, и желает ли он этого вообще или это, возможно, прихоть, игра, каприз или причуда выдающегося человека, знающего, что не откажут, что нет такого права у земных человеков отказывать небожителям, чего бы те ни возжелали.
В тот вечер они просидели долго, наверное, значительно дольше того времени, которое по обыкновению отводят умные и самодостаточные мужчины на то, чтобы, добившись полного подчинения, красиво соблазнить женщину. Про свечку эту он даже не вспомнил, чем немного огорчил Настасью, которая всё то время, пока Павел Сергеевич беседовал со своей гостьей, подавала им, следя за холодным, горячим, запивочкой, испытывая волнительное беспокойство насчёт того, что вот-вот ей прикажут свечечку эту несуществующую запалить. Однако он так и не спросил, и это лишний раз кольнуло её далёкой обидой. Стало быть, подумала она, так уже повело его, что ни до огней застольных, ни до чего ему теперь, кроме этой чёртовой Цинки.
Он, пока ужинали, ничего не рассказывал Жене о том, чем сейчас занимается конкретно, да она и не спрашивала – оба всё прекрасно понимали. Разве что упомянул о предстоящих в скором времени очередных запусках, сказал, кто, когда и в каком составе – так было можно. Относительно фактов личной жизни просто дал понять, что никогда не был серьёзно женат, что мечтает о детях, для начала о девчонке, а там как Бог даст. Она в ответ кратко поведала о своём детстве в каражакальской степи, об отце-маркшейдере, о сгоревшем дотла спаслугорьевском родовом гнезде, которого она никогда не видела, но о котором не перестаёт думать её отец, художник-самоучка. А ещё сказала, что немка по крови и что именно так себя и ощущает, русской немкой, – помня, однако, про то, что сделали с её народом в сорок первом, хотя лично её семью то ужасное событие не затронуло, им повезло, если не считать пожара. Потом пригубила вина и добавила:
– Я хочу, чтобы вы об этом знали, Павел Сергеевич, иначе получится, что я вам чего-то недоговариваю, а мне бы этого не хотелось. И вам, мне кажется, тоже.
Он тоже сделала глоток.
– Спасибо, что упомянула об этом, правда. – Чуть помолчал и спросил: – Ты ведь останешься, да?
– Да, – просто ответила она, уже зная, что именно так, именно такими словами он её об этом спросит, – останусь.
– Знаешь, что ты нужна мне надолго? – снова спросил он её. – Навсегда?
– Знаю, – отозвалась