Андрей Сахаров. Наука и Свобода. Геннадий Горелик
Вавилов встретился 25 января 1946 года. Непосредственно перед ним в кабинете вождя впервые побывал Курчатов, во время 50-минутной аудиенции получив указание вести работы «широко, с русским размахом» – это из записи, которую сделал Курчатов под впечатлением беседы[122].
Вавилов, которому Сталин уделил на 15 минут больше, в тот же день записал в дневнике: «Кремль. Прием у И. В. Сталина. Молотов, Берия. Я вот замечаю, что в нужный момент я очень смелый. Это всегда было. И. В. сделал самые серьезные указания о расширении науки, о срочной базе для нее. Одобрил физико-химическое направление. «Гениев не бывает, их выдумали, влияет обстановка, условия»». Затем добавил в совсем иной тональности: «Я совсем мученик. Себя не вижу, не знаю. Завтра три года смерти Николая.»[123]
Впечатление от встречи со Сталиным, быть может, сказалось в том, что сердце С. И. Вавилова остановилось ровно пять лет спустя. Однако по событиям, последовавшим за той встречей, можно думать, что и Вавилов произвел впечатление на вождя, объяснив ему, что широкие научные исследования могут обеспечить вполне практические нужды государства, такие как ядерное оружие и радиолокацию.
В марте 1946-го зарплаты научных работников подскочили сразу в несколько раз, а научный бюджет страны – в три раза (помимо секретных спецфондов)[124]. Физики получили ощутимые основания думать, что «партия и правительство», как тогда выражались, заботятся о широком развитии науки. В условиях послевоенной разрухи, когда в стране действовала карточная система, для ФИАНа строили на Памире станцию по изучению космических лучей и готовили масштабную экспедицию в Бразилию для наблюдения солнечного затмения. Оба события научной жизни требовали решения на самом высшем государственном уровне. Памирская экспедиция ФИАНа действовала с 1944 года, но физики жили там в сарае, который – в духе военного времени, – называли «братской могилой».[125] Капитальное здание научной станции было построено только в 1947 году руками заключенных из фильтрационного лагеря[126].
Еще более впечатляющей была астрофизическая экспедиция в Южную Америку, нацеленная на первое в истории изучение солнечного затмения в «радио-лучах». Физика космических лучей хотя бы научно связана с ядерной физикой и, таким образом, с «оборонной тематикой», но выяснение природы солнечного радиоизлучения – чистая наука, которая, правда, воспользовалась плодами оборонных исследований: развитие радиолокации в годы войны мощно продвинуло способы регистрации радиосигналов.
Идею радионаблюдения солнечного затмения выдвинул академик Николай Папалекси. Многолетний друг и сотрудник Мандельштама, он возглавлял в ФИАНе Лабораторию колебаний, и эта идея была естественным развитием его исследований в области радиофизики. В радиоизлучении Солнца и космического пространства Папалекси видел «основу для новой науки – радиоастрономии»[127]. А солнечное затмение, которое должно было наблюдаться
Цит. по Ю. Н. Смирнов. Сталин и Атомная бомба // ВИЕТ. 1994. № 2. С. 125–130. Второй и последний раз Курчатов был у Сталина 9. 01. 47 (Исторический Архив 1998, № 4, с. 104).
Сергей Иванович Вавилов. Дневники, 1909-1951. М.: Наука, 2012.
Holloway D. Stalin and the bomb, p. 149.
Л. Н. Белл, интервью 30. 8. 94.
Добротин Н. А. Воспоминания о друге // Воспоминания о В. И. Векслере. М., Наука, 1987, с. 51; Н. А. Добротин, интервью 3. 2. 93.
Рытов С. М. Академик Н. Д. Папалекси // [Памяти Н. Д. Папалекси] Известия. АН СССР, сер. физ., 1948, т. 12, № 1. C. 20.