Андрей Сахаров. Наука и Свобода. Геннадий Горелик
заокеанских путешествий не шла в сравнение с экспедицией в неизведанные глубины строения вещества. А за глубину взгляда приходится платить широтой кругозора.
Способность молодого теоретика к сосредоточенности, умение не отвлекаться на события обыденной жизни – залог успехов в науке. Но эта же сосредоточенность помешала Сахарову заметить и то, что произошло с Беллом, и академическую катавасию вокруг Тамма и Леонтовича. Не более чем «помешала» – оба события в условиях всеобщей закрытости были менее заметны, чем может показаться сейчас. Белл тоже был сосредоточен на своей науке, работал в совсем другой лаборатории и научно с Сахаровым не соприкасался. Отчислили его за несколько месяцев до окончания аспирантуры, а, главное, – суть происшедшего была неизвестна и ему самому: органы госбезопасности не утруждали себя объяснениями, и обсуждать их государственные заботы было небезопасно. «Леона не стало видно в ФИАНе? Быть может, он уже окончил аспирантуру», – так мог подумать Сахаров.
Каждодневно Сахаров видел Тамма и Леонтовича, которых еще с 1920-х годов связывали и личная дружба, и принадлежность к школе Мандельштама, к ее научной и нравственной традиции. Прочность этой нематериальной связи нисколько не пострадала от выборов-невыборов в Академию. И потому аномалии в атоме водорода занимали таммовского аспиранта гораздо больше, чем аномалии в присуждении высших академических чинов. А что касается жизненной позиции Леонтовича, проявившейся в той не-академической ситуации, то для Сахарова, в повседневной фиановской жизни наблюдавшего и своего учителя, и его друга, в действиях Леонтовича не было ничего особенно аномального.
Можно позавидовать аспиранту, рядом с которым были настолько нормальные люди несмотря на все ненормальности общества. И можно понять его нежелание покидать ФИАН ради карьеры в ядерной империи, находящейся под неусыпным надзором маршала госбезопасности.
Глава 8. Ядерная физика под началом Берии
Бунт Петра Капицы
Через две недели после Хиросимы, окончательно убедившей советских руководителей в реальности нового оружия, Сталин поднял ядерный проект на государственную высоту, назначив народного комиссара внутренних дел, маршала Советского Сюза Лаврентия Берию его высшим руководителем – председателем Специального комитета. После этого шеф сталинской жандармерии почти восемь лет возвышался над советской ядерной физикой; вначале он даже собирался надеть на ядерщиков привычную его глазу форму НКВД.
Сталин ввел в ядерный Спецкомитет кроме Курчатова еще только одного физика – академика Петра Капицу. Тот скоро понял, что не может работать под началом Берии, и 3 октября воззвал к Сталину: «Товарища Берия мало заботит репутация наших ученых (твое, дескать, дело изобретать, исследовать, а зачем тебе репутация). Теперь, столкнувшись с тов. Берия по Особому Комитету, я особенно ясно почувствовал недопустимость его отношения к ученым»[135].
Курчатов
Капица П. Л. Письма о науке. Сост. П. Е. Рубинин. М., Московский рабочий, 1989, с. 233.