Что скрывают красные маки. Виктория Платова
на кончике, так и качается; я сказал что-то не то?
То, то, – щерит акулью пасть черная дыра.
– Ты не путаешь, сынок?
– Нет.
– Сейчас жарковато для свитера, а?
– Это был свитер. – Я продолжаю упорствовать. – С рисунком и надписью.
– Ты, конечно, их не запомнил.
– Почему? Запомнил. 1985 – это надпись.
– А рисунок?
– Цветок.
– Что за цветок, не помнишь?
– Ну… Он круглый. Лепестки тоже круглые.
– Мойчечак гули? Э-э… Ромашка?
– Круглый. С круглыми лепестками. Лепестков пять.
– Ну хорошо. – Санжар-ака сбивает каплю на носу карандашом. – Скажи, сынок, он кто? Ну вот я – узбек, вы с мамой – русские. А он?
– Он белый. А волосы – черные.
– Белый – это значит светлая кожа? Как у тебя?
– Белый – это белый. – Я – самый упрямый из мальчиков девяти лет.
– Хоп[15], – сдается толстяк. – Выходит, он не узбек и не русский?
Ничего страшного участковый не сказал, но черная дыра уже нависла над мамой и вот-вот проглотит ее. Мне хочется закричать, но я даже не силах разлепить губы: верхняя и нижняя прибиты друг к другу ржавыми гвоздями, сколько еще гвоздей приготовлено для меня?.. Санжар-ака задает какие-то вопросы, но больше я не произношу ни слова. И черная дыра, успокоившись, отступает.
– Ну, хватит, – говорит спасенная мама. – Не думаю, что мой сын знает больше, чем сказал.
– Наверняка знает. – Отвратительный толстяк подмигивает мне круглым карим глазом, мы еще не договорили, сынок. Но обязательно договорим.
Почему дыра не заберет его? Вот бы забрала! Я бы и пальцем не пошевелил, чтобы вытащить оттуда толстяка!
– Правда ведь знаешь, сынок? – Голос участкового звучит примерно так же, как звучал голос Осы, прежде чем тот отобрал у меня линзу.
Я изо всех сил трясу головой, что должно означать уже сказанное мамой. А может, что-то другое, из-за чего детей показывают докторам. Мне не хватает воздуха, точно! – гвозди не дают мне дышать. Скорей бы они вывалились, отстали от меня!
– Не возражаете, если мы встретимся еще раз, уважаемая? Ваш сын – ценный свидетель. Может так статься, что без него следствию не двинуться дальше. А мальчик он смышленый, большая умница. Это сразу видно. Жуда чиройли!
Красавчик, да! Только что толстяк едва ли не угрожал мне, а теперь заискивает. Запихивает каждое слово в невидимые куски кос-халвы, а сверху набрасывает горстями орехи и изюм. Но маму не проведешь:
– Хотите знать мой ответ? Ничего не получится. Он ребенок. И я никому не позволю травмировать его. Ведите свое… – тут она понижает голос, – свое следствие как хотите. А нас оставьте в покое.
– Но…
– И предупреждаю вас… Нас есть кому защитить, Санжар-ака.
– Я понимаю, да, уважаемая.
Счищая с длинных редких зубов ошметки кос-халвы, толстяк задом пятится к прихожей. Мама следует за ним. Они еще о чем-то говорят, стоя у двери, и это – странный разговор.
– Ты мужчина, – наставляет милиционера мама строгим голосом. – Так что
Ладно, хорошо (