Солнце слепых. Виорэль Михайлович Ломов
и угораздило. И не в конце войны, а в начале мира. Я уж почти домой добрался от самого Будапешта. Всего-то за пару недель. Шарахнуло, можно сказать, на пороге родного дома… которого нет…
– Федя! – строго сказала сестра. – Петрова зови. Потом Шапиро.
Перед ужином сестра опять разрешила Федору выйти на крылечко.
– Ты меня там обожди. Я с тобой в парк спущусь. Один не ходи!
У Федора гулко, под горло забило сердце. Как в конце пятого раунда.
Словно на шесте, появилась нанизанная на тонкий тополек луна, бледная и широкая, как лицо одноногого пирата Джона Сильвера. Вспомнились вдруг давние, совсем не реальные времена воронежской юности, когда от жизни брал, брал, брал… Но такими же нереальными казались и дни, отданные войне. Странно, когда отдаешь, вроде должно запоминаться дольше, а все одно.
– Думаешь?
Федор вздрогнул. Сестра с улыбкой глядела ему в глаза.
– Ты глянь, у тебя глаза зеленые! А я думала, карие. Пошли, что ли? Осторожней! Держись, – она подставила ему согнутую руку.
– Прямо как до войны! – сказал Федор.
– Что? – не поняла сестра.
– Да с девушкой гуляю.
– Нашел девушку! – хмыкнула сестра. – Юноша! Соскучился, небось, по «девушкам»?
Федор молчал.
– Неулыбчивый ты, Федя! Тяжело идти? Сядем вот тут. Во-от, тут нас никто не увидит. Да и кому мы нужны! Дай причешу. Давно в зеркало смотрелся-то?
– Давно, – хмурясь, ответил Федор.
– Ну-ну, не ежься, не съем. Клади голову-то на колени. Какие они у тебя густые и почти все седые. А вот клочок не седой, и вот. Обычно седые волосы тонкие и мягкие, а у тебя толстые и сколько их! Ба, да у тебя две макушки! Вот и вот! Две жены будет. Сочувствую.
– Ага, – ответил Федор.
Сестра засмеялась неожиданно легким свободным смехом:
– Что «ага»? Что «ага»? Женат?
Федор не ответил, обнял ее руками и прижался лицом к ее ногам. Катя гладила ему волосы и ласково, как ветерок, что-то шептала ему на ухо. Так они просидели до темна.
– Ну, пойдем, молчун ты мой зеленоглазый! Я рада, что ты такой.
Она довела его до палаты и строго сказала:
– Один по лестнице не спускайся, рано еще!
– Рано еще? – подмигнули ему Шапиро с Петровым и засмеялись.
– А идите вы! – незлобиво бросил Федор и отвернулся к стене.
– Откуда Блока знаешь? – спросила она на другой день, на том же самом месте и в то же самое время.
– Еще из Воронежа. Я учился там. Нравится он мне. Я много его стихов наизусть знаю. Почитать?
– Лучше ты послушай меня, – Катя прочитала ему «Сольвейг», потом «Незнакомку», потом неизвестные Федору строки – он заворожено слушал. В ее исполнении стихи стали зримыми, плотными, не просто холодноватым синим ритмом, иногда пронизывающим до костей ледяными своими иглами, а готическими замками с башенками и подъемными мостами, наполнились совершенно другим, почти невероятным смыслом, о котором он даже не догадывался.
– Слушай, – сказал Федор, – я вот так