Княжна Дубровина. Евгения Тур
очертания прибрежных кустарников; и, как великаны, стояли сосны, особняком выделявшиеся из темного бора, но ни Анюта, ни Ваня, провожавший ее к лодке, не обратили внимания на эту знакомую, прекрасную, любимую ими картину, еще недавно вызывавшую такие восторги и восклицания. Они брели молча домой, не разговаривая между собой. Когда сели в лодку – услышали за собой крики детей:
– Подождите!.. Куда вы? И мы с вами…
И все дети прибежали к берегу, и все сели в лодку.
– Мы тебя хватились, – сказала Агаша, – и без тебя не хотим гулять.
– Да и какое это гулянье, – фыркнул Митя с негодованием, – это какое-то тоскливое скитание.
– Точно мы кого похоронили, – жалобно сказала Лида.
– Типун тебе на язык, – закричал на нее Ваня.
По вечерам все по обыкновению уходили в сад, но Анюта не хотела бегать по аллеям, играть ни в прятки, ни в «разбойники», забиваясь в гущу куртин от ловивших ее братьев. А недавно еще так шумно и так резво бегала она, оглашая воздух криками радости. Теперь она старалась поскорееуйти и всё стремилась к маменьке, потому что маменька, потчуя ее чаем и угощая вареньем и смоквами, очень сочувствовала ей и все твердила и повторяла:
– Что за напасть такая! И зачем это всегда мудрят. Ну, княжной стала, богатой, и слава Богу, да зачем же это ее поневоле в Москву везти. Разве ее не воспитать здесь? Выписать разных гувернанток, она бы всему и здесь обучилась, всему, что следует знать княжне. А то, вишь, в Москву! К теткам! Зачем? Слыханное ли дело – дитя отымать у семьи родной! Она, княжна-то наша, их и не знавала никогда, да и они о ней не ведали и, по правде сказать, никогда и знать о ней ничего не хотели. Пока была бедна, о ней не заботились, а мы-то все, и Маша моя, души в ней не чаем! Что ж, что княжна, – она наша Анюта любимая! Почему же ей с нами не жить, как жила прежде?..
И Анюта слушала слова эти, и они согревали ее сердце.
Прошла неделя. Настал день отъезда. Анюта перестала плакать, но и не взлянула даже, как Маша укладывала ее чемодан, и не обращала внимания на просьбы рассмотреть новое тонкое белье, хорошенькие воротнички и нарукавнички.
– Тебе не стыдно будет войти в чужой дом, – говорила Маша, – у тебя все есть, и все хорошее, как следует.
– Мне все равно, – отрезала Анюта, – мне все, все равно. Такая моя судьба. Меня, как щепку, швыряют от одних к другим.
– Не греши, Анюта, – сказала Маша, – Господь осыпал тебя своими благами. Будь умна, учись прилежно, а главное – укроти свой нрав; ты страшно вспыльчива и властна. Здесь тебе все уступали, а они хотя и тетки, но тебе люди чужие: по тебе нас судить будут и осудят.
– Как? – спросила удивленная Анюта.
– Если ты будешь возражать, бунтовать, – тут по серьезному лицу Маши пробежала улыбка, – словом, дашь волю своему нраву, они скажут, что мы не сумели тебя воспитать, что ты избалованная девочка. А ты знаешь, как мы с папочкой тебя всегда останавливали. Да не плачь и помни, что через несколько лет ты будешь вправе просить, чтобы тебя отпустили повидаться