По велению Чингисхана. Николай Лугинов
не замечая посланного, и видел сурт, в котором родился, девушек, которые нравились, жеребят, из которых выбирал себе скакуна. Хоровод воспоминаний, невидимый чужому глазу, кружил вокруг золотого трона…
– …тойон Сюбетей! – как эхо отозвался в нем голос порученца монголов.
– Буду говорить только с ханом! – не оборачиваясь, ответил Тайан-хан.
«В каком-то неземном сурте хотел ты жить, – шептала серебристая вода. – Где были бы песцовые одеяла, и мягкие постели, и подушки с серебряными колокольцами… В каком сне ты видел такое! Одевал бы своих жен в крепко выделанную ровдугу, покрывал бы седым мехом сохатого, из собольих мехов шли бы только хребты, из рысьих – крестцы, от волков – лапы с черными полосками, красных лисиц бросал бы на плечи своих красавиц!»
– Ок-сиэ! – воскликнул Тайан-хан и в досаде ударил себя кулаком по колену.
– Ни с кем не хочет разговаривать… Говорит, чтоб пришел хан! – почему-то шепотом доложил Сюбетей.
Тэмучина словно ознобило.
– Он признает меня ханом! Он сказал: пусть придет хан?
– О, так! Что еще может сказать побежденный и поверженный? – подтвердил Сюбетей и поклонился, одну руку приложив к сердцу, а второй показывая Джэбэ и Хубулаю, чтобы они оставались на месте и не следовали за Тэмучином. Сам выждал и пошел за ханом на расстоянии в двенадцать шагов.
Подходя к сидящему спиной к берегу, а лицом к воде Тайан-хану, Тэмучин почувствовал и робость, и волнение, и торжество. Но робость все же преобладала над остальными чувствами. Словно Тайан-хан – глава великого и богатейшего ила, прославленного во всех четырех странах света, позвал его, хана ничтожных кочевых племен, все богатство которых умещается на нескольких повозках, чтобы сделать ему внушение.
Два человека в нарядных китайских одеждах, подпоясанные золотыми поясами, вскочили, прошептали что-то на ухо Тайан-хану, но тот не шевельнулся. Лишь после более настойчивых попыток привлечь его внимание он обернулся, и в его взгляде обнаружилась черная пустота. Ничего более.
– Великий хан! По твоему высокому зову явился Тэмучин-хан! – звонко, напряженно выкрикнул ханский советник в китайской одежде.
Лишь теперь глаза хана полыхнули сухим жаром. Своим испытующим взглядом, но как бы из запредельного мира, где земная власть – пыль за караваном верблюдов, ничто, Тайан-хан словно познавал его для себя: вот ты какой, оказывается… Однако обезоруженный и обесславленный, он смотрел с самого дна земной беды и позора.
«Пусть минует меня такая участь, – подумал Тэмучин, выдерживая этот взгляд усилием воли. – В десятки раз лучше пасть на поле брани со сломанным хребтом, с размозженным булавой черепом, чем остаться в живых на позор и издевательства… Что все счастье и горе земные? Натянутая веревка, которую оседлал ребенок! Он плачет, еще не зная настоящего несчастья, смеется, не зная, что слезы рядом…»
Тэмучин начал говорить, не опуская взгляда и как бы утверждая всю