Земля осени. Борис Колымагин
уже страсти промчались
мордасти:
старушка к трамваю с клюкой
от напасти
к трамваю и сумочка полная – сеть,
продукты, и пуговки, пуговки – медь
в кармане пришпиленном. Вос-
поминанья.
Заполненный шкаф. Пыль мирозданья,
трясение чашек, шорох речей.
Отверзи ми двери
связкой ключей.
Тело согбенное, но горяча
ярово воску в небе свеча.
Пере-вопля перевода
много всякого народа
пробегает в уходящем
и совсем не настоящем
бритва ровненько прошла
и осталась буква «А»
где-то за.
Просто «Я»
со знаком вопроса.
Back in the USSR
Старухи в очереди жмутся,
столовая дрожит как блюдце,
к подносу тыркает поднос.
Пролился суп, но стол достойно.
Я примостился, мне довольно —
от пота, запахов зарос.
Но лето – резвая комета,
глядит как лозунг с того света,
сопит и крутится всерьез.
Я выбираюсь своевольно
к троллейбусу и – пшел! – спокойно
по шару-шарику вразнос
лечу как блюдце, как поднос.
В берете синем у крыльца
стоит товарищ без лица
и шепчет громко: «Подлецы!»
Уснула очередь за ним.
А два могучих продавца
в ответ кивают без конца
и повторяют: «Подлецы!»
И выпускают дым.
Душистый дым от сигарет.
Товарищ – да, товарищ – нет.
«В храм намедни детей носили». —
«Скользко, поди?» – «Потихонечку
шли.
Младшего, надо давно, причастили,
с старшим водицы святой испили,
просфорку съели, к кресту подошли».
«Ох, хорошо! Лишь бы в школе
не знали».
«Знают, вот горе, позавчера
отца к начальству-то вызывали,
говорили, вишь, объясняли,
а то, мол, с работы уйти пора.
И учительница, ах, я не знаю…
детей поставила, давай ругать,
о ин-кви-зиции… не понимаю…
до трех часов ведь… Бог с ней,
какая…»
«Ну что ты, что ты, мать!
Все ничего! Господь спасёт,
Пресвятая Дева покровом покроет,
святой Пантелиимон исцеление
принесёт».
Утро плотное, утро совсем
цып-цып-цып – прибегут – им мало
каша манная
духота
наступает
и растет.
Подберу слова:
«плоть» и «смерть»
наколю