Хмурь. Ирина Лазаренко
общем, я отыскал этого башмачника, – льется над предзакатными полями раскатистый бас Гнома, – да привел в содрогание. Ну как, в содрогание, – просто за шкварник его поднял над прилавком. И гляжу на него, значит. «Где ж мои сапоги, – говорю, – урод ты бешеный?»
– А он? – тут же спрашивает Кривой и так изгибает тощую длинную шею, что становится похож на удивленную птицу. Надорванная губа еще усиливает сходство.
Гном на ходу жонглирует двумя мелкими кислыми яблоками, в седле сидит, откинувшись. Я бы свалился.
– А он как гаркнет: «Ой! Так то твои сапоги были! Так я тебя просто не признал тогда!» – заканчивает Гном и хохочет. Смех у него округло-заразительный, и мы с Кривым смеёмся тоже. – Не признал меня, понимаете, да? Ведь я малоприметен был, ох-хо-хо, ну да, ах-ха-ха!
Четыре дня пути через маленькие южные поселки и гигантские поля. Дорогу выбирает Кривой: в канцелярии он составлял отчеты по собранным налогам, потому хорошо знает, какие места благополучны и где ездить безопаснее. Признаться, с такой точки зрения я никогда не смотрел на работу счетовода, и моё уважение к обычным канцелярским служащим тут же выросло.
– И случилось мне спьяну забрести на окраину. А там мужик у железной двери топчется в нерешимости. Шапку мнёт, губы жуёт. Изводится. Увидел меня – и как бросится навстречь, причитая! Помоги, кричит, спаси. Мне, кричит, чужого не надобно, своё забрать хочу, но боюсь при этом потрясение получить. Его женщина, значит, с другим мужиком слюбилась, а его из своего дома выставила. Без вещичек. А он, значит, вещички жаждет обратно забрать, но боится, что тот новый мужик ему навешает. А я что? Я всегда за достойность, я всегда помочь рад, но не лезть же в такое дело пьяным до изумления? Поломаю еще там чего или зашибу кого без нужды – ведь неловко получится. Поразмыслил я и говорю: мужик, давай до завтра твое дело отодвинем!
– А он? – живо интересуется Кривой.
– А он согласился. Условились мы встретиться в будущий день на закате… – Гном некоторое время молчит, рассеянно подбрасывая яблоко, потом виновато вздыхает, – а назавтра я того места не сумел отыскать. Все окраины обошел. Так стыдно было перед мужиком, эх, да и по сей день совестно, верите?
Мы верим. Улыбаемся. Едем.
Светлые места, сытые. Много полей, много людей, поселений, хуторов. Народ улыбчивый, загорелый дочерна. Повсюду носятся ватаги детей, и это особенно бросается мне в глаза после бездетного Подкамня. Нам часто машут руками, весело кричат, желая доброго дня и благосклонности духа дороги. Охотно дают ночлег. Еды у них вдосталь, всего вдосталь. Ни разу не встретилось пустое поселение, заброшенная зимовка, неухоженная пристань. Всё при деле, все при деле, даже многочисленные калеки, которые в других местах чаще пьют и попрошайничают, чем работают.
Те, кому мы представляемся хмурями, глядят на нас, как на диво чудное, с почтением и восторгом. Все знают, кто такие хмури, все смотрят на хмурей, разинув рты! Мне это очень нравится, хотя я стараюсь не подавать виду, а Гному тоже нравится, но и смущает.
**
Перевал в горах