Кровь на бумагах. Наперегонки. Михаил Дунаев
возмутился Лютцен.
– Бездействие и критика – ваше единственное оружие? Или вы еще шпагу где-то припрятали?
Министру уже немного надоело это ребячество:
– Отставить словесную пикировку! Это вам не диспут, генерал Лютцен! Господин Рихтер, также возьмите себя в руки и разъясните, что в вашем плане следует вторым пунктом?
– Извольте. Так как инициатива будет в наших руках, мы начнем наступление в Восточной Пруссии силами группы армии «А». Нам нужно вернуть Кенигсбергский «треугольник» в качестве залога будущего окружения армий Восточного блока с юга и севера. Это будет грандиозный котел.
Голос взял и танковый генерал Риткеленц: – Макс, у нас возникнут проблемы с кампанией в Пруссии. Там до сих пор стоят гвардейские части.
– Вы думаете, русские вмешаются? – он еще раз взглянул на карту. Если нечего сказать – смотри на карту, так его учили в военном училище. Макс чувствовал, что сейчас он начнёт противоречить сам себе:
– Глупости, их это не касается.
Заседающие ответили хохотом. Рихтер сохранил невозмутимость, стоял с указкой в руках, как начинающий педагог. Лютцен крикнул поверх буйства смеха:
– И недели не протянем после ультиматума!
Это задело и министра:
– То есть вы предлагаете развязать войну ради недельного успеха? По меньшей мере, странно.
– Мы забросим туда свой стратегический коготь. Для действий в ближайшие два-три месяца, в крайнем случае это длинна всей компании. А начнем мы с обороны. И, как я уже сказал, венцом обороны будет сдача Берлина…
Прения шли еще очень долго, но все же…
002
3 мая 1949 года, 17:13
Часы отбивали ритм неспешной жизни. Неспешной и вынужденно аскетичной – и тут военная аскеза накладывалась на общеевропейскую бедность и послевоенную разруху.
Часы эти венчали своей полированной скромностью кабинет коменданта базы снабжения Объединенного контингента войск где-то у забытой Богом немецкой деревушки, ставшей пограничным пунктом между Германской Республикой и Восточно-Европейской Социалистической республикой. По обе стороны этого фронтира говорили на одном и том же языке – немецком.
Деревушка оживала каждый раз, когда на этом полустанке останавливался международный экспресс до Москвы или до Варшавы. Поезд в этом случае стоял по полдня на проверке документов, и бойкие торговки продавали холодное пильзеньское пиво, газеты двух граничащих стран и контрабандные сигареты за инвалюту.
И хоть деревушка носила немецкое название, пограничники говорили по-польски. Пограничников этих, в государстве к востоку от полосатого столба, набирали из поляков, а немцы наслаждались положением узников. Во всяком случае, так ситуация виделась подполковнику Холтоффу, в чьём кабинете и стояли часы, заунывно отбивавшие ритм службы военного бюрократа.
***
Стук