Остров живого золота. Анатолий Полянский
о ней, о доме! Сейчас бы потянуться рукой к нижней полке, вытащить самую любимую книгу… Мама, преподававшая в школе литературу, с детства пристрастила к ним сына.
Отец, талантливый инженер, человек неуемной энергии, с возмущением восклицал: «Чепуха! Человек не должен витать в облаках и тешить себя химерами. Он обязан твердо, обеими ногами стоять на земле». Старше матери на десять лет, отец очень любил ее, но до конца своих дней – умер он перед войной – так и не смог простить жене, что она воспитала сына романтиком, больше всего любящим литературу и уединение. «Испортила ты мне Игоря! – с упреком говорил отец. – Сделала из него мямлю!» Так называл он людей, не способных завоевать себе место под солнцем. Жизнь, по его мнению, была беспощадной борьбой технически мыслящих умов, в которой побеждали лишь трезвые и сильные личности.
Кое-что Бегичев все-таки у отца перенял. Некоторые отцовские черты характера хоть и с оговорками, но воспринимались. В людях больше всего нравилась обязательность, за которую так ратовал отец, не терпевший болтунов. Если считаешь себя настоящим человеком, то, будь добр, держи слово. Пообещал сделать – выполни, иначе грош тебе цена!
Лежать Бегичеву надоело, но встать – значило потревожить Свята. На фронте стрельба, бомбежка сну не помеха, а сейчас любое движение разбудило бы его мгновенно.
Наконец сонную тишину вагона прорезала хлесткая команда «Подъем!». Нары вмиг ожили. С них как горох посыпались солдаты, гулко затопали коваными сапогами. Кто-то в спешке стукнулся головой о крышу, громко ойкнул, выругался. Раздался смех.
– Шевелись! – покрикивал Махоткин. Он стоял посреди вагона, широко расставив ноги, и по-хозяйски окидывал взглядом шумливое воинство. В сапоги его можно было смотреться как в зеркало. – Живее! – подгонял старшина. – Пока стоим, оправиться, умыться!
Натянув гимнастерку, Свят выглянул из вагона:
– Где стоим?
– «Би-ра, – прочел Бегичев вывеску на торце станции. – Еврейская автономная область». Едем, считая от границы Германии с перегрузкой в Бресте, ровно месяц…
Офицеры выпрыгнули из теплушки. Пружинисто приседая, Свят прошелся вдоль вагона.
– Люблю землю, – мечтательно сказал он. – Так приятно чувствовать под ногами надежную твердь. – Запрокинув голову, неожиданно засмеялся: – И небо тоже люблю! Жаден, скажешь? Пусть. Что поделаешь, если и земля дорога, и небо…
Говоря так, Свят не рисовался. По родной земле пролегли его первые шаги. Не те, что делаешь, когда учишься ходить. Перемещаются на своих двоих и в год, и в семнадцать, и в пятьдесят. Шагает же по земле только хозяин жизни – в понимании Свята тот, кто познал цену хлебу и способен добыть его собственными руками…
В пятнадцать он поступил на завод, приписав себе два года. Потом-то его разоблачили, чуть было не выгнали по малолетству из цеха. Мать пожалели: трое ребятишек на руках, а отец погиб еще в Гражданскую.
«Пусть остается, – сказал старый мастер. – Коли сам в рабочие подался и первую получку матери принес, выйдет из парня толк».
Мастер