Ангел на ветке. Вера Зубарева
и теперь пил дома.
– Проходи! – счастливо улыбнулась Наташа.
Посреди комнаты с брошенными где попало вещами и грязной посудой на столе стояла кроватка с ребенком. Тюпа поздоровалась с Наташиными родителями. Мама, узнав ее, кивнула, а отец продолжал сидеть молча на кровати у стены. Ребенок еще спал. Наташа подошла к кроватке и потрогала девочку.
– Наташка, не буди ее! – рассердилась мать.
Но Наташа продолжала улыбаться, а ребенок уже тянулся к ней с закрытыми глазками.
– Посмотри на нас, посмотри! – приговаривала Наташа, обращаясь скорее к ребенку, чем к гостье.
Девочка окончательно проснулась и что-то слабо пролепетала. Тюпа наклонилась над кроваткой и увидала уродца с огромной челюстью и скошенным лбом.
– Может быть, что-нибудь еще удастся исправить, – беспечно проговорила Наташа, явно празднующая свое материнство.
Вскоре Тюпа попрощалась с Наташей и, стараясь не оглядываться на свой прежний двор, зашагала прочь. Она боялась, что виноградная лоза, оплетающая ее балкон, засохла и небо в проеме крыш потускнело, боялась услышать чужие голоса и увидеть в том окне, из которого она некогда наблюдала за луной и Наташей, незнакомое лицо или просто пустоту.
Лизавета Сергевна
Лизавета Сергевна с томиком в руках плывет алым дирижаблем по коридору. Ее шелковый капот надувается от воздуха, проникающего сквозь щели в окнах и стенах. Если бы не Лизавета Сергевна, никто бы и не заподозрил, что в этих щелях живет столько воздуха. Лизавета Сергевна, как бунтарь, в своем почти багряном в сумерках коридора одеянии возмущает скрипучую архитектуру дома.
Вот она опять восходит на небосклоне коридорных потемок, направляясь в ванную, где будет шуршать своими изношенными шелками и страницами, вздыхать, звякать о зеркало и заполнять собою цвета слоновой кости ванну, драгоценную от времени и трещин.
К зиме пунцовый капот превращался в зимнюю мечту о деликатесе – фруктовый, нежный от долгого варения, консервированный компот, в котором Лизавета Сергевна плавала, как тщательно вываренный обрезок персика. Тюпа смотрела на нее и мечтала о вишневом сиропе, который на праздник будет разлит по чашкам, уже разбавленный, чтобы всем хватило, и вместе со снегом за окном и похожей на пряничный домик елкой будет усиливать чудо.
В сезон простуд, в это святое время отдаления от атеизма школьной жизни, Тюпа брала Майн Рида в морковно-розовом переплете и отправлялась на далекие берега Миссисипи. Ей почему-то казалось, что и Лизавета Сергевна читала такую же розово-морковную книгу там, у себя за стеной, и Тюпа мысленно приглашала ее попить чай на веранде с Всадником без головы. Но Лизавета Сергевна со скрипом вставала со своего дивана и высокомерно отправлялась принимать ванну, предпочитая бивни убиенных слонов Ниагарскому водопаду.
Парадокс заключался в том, что там, в глубоком снегопадном детстве, Тюпе казалось, что ее тайная жизнь протекала на берегах Миссисипи, где плантации и всадники