«Пьяный вопрос» в России и «сухой закон» 1914-1925 годов. Том 2. От казенной винной монополии С.Ю. Витте до «сухого закона». Сергей Сафронов
И вот за этим-то ничтожным подарком, ночью, побежали мелкие купцы, ремесленники, домовладельцы и тому подобный обеспеченный люд – и жалко погибли в свалке. Увозили тела на простых ломовых телегах. Когда воз был доверху полон, накрывали несчастливцев окровавленными брезентами и ломовому командовали: "Ну, трогай!" Я с полчаса стоял и глядел на страшную уборку. Пожарные и еще какие-то солдаты хватали труп за ноги и за руки и взбрасывали на телегу, буквально взбрасывали, а не клали. Но при этом неизменно обшаривали карманы. При мне солдат стащил с убитого сапоги. "Это что же? – обратился я к полицеймейстеру. – Ведь здесь идет ограбление мертвых, а вы смотрите и молчите". На меня злобно посмотрели грабители. Окрысился и полицейский чин… "Извольте уходить. Тут вам нечего глядеть. Не послушаетесь – позову казака!" Пришлось уйти, а ограбление мертвых, конечно, продолжалось»80.
Уже находясь в эмиграции во Франции, В.П. Смирнов встретил очевидца данных событий – Митрича – «типичного французского таксиста из русских». В.П. Смирнов описал его так: «Носит котелок и изъясняется – правда, с трудом – по-французски. Отец его был извозчиком. И дед был извозчиком. И прадед – тоже. Родился в районе Рогожской заставы. Сам Митрич был извозчиком до революции. Потом забрили его в солдаты по второму разряду, и с обозами Экспедиционного корпуса он оказался во Франции, защищал от "бошей" (от немцев – прим. автора) Париж в 1914 г. В Советскую Россию возвращаться не захотел, наслушавшись про большевистские национализацию и муниципализацию. Когда едешь в его авто, слушая его россказни, волей-неволей вникаешь в жизнь бывшего московского извозчика. Мужик колоритный, сыплет разными присказками. "У кого власть, тот и властвует всласть" – это он про французских жандармов, которые вменили ему пеню за какую-то провинность». Во время поездки в такси Митрич сообщил В.П. Смирнову о Ходынской трагедии: «"Так на Ходынке и было". "Так ты там был, что ли?". "Я ж вам говорю: был в Ходынке! Вот вы непонятливый пассажир! Еле ноги унес! Какая там ужасть была!". "Так-так-так, – говорю я. – Интересно, тебя-то туда за каким чертом послали?". "По молодости любопытствовал. Узнать хотел, какие подарки дадут на коронацию?". "Ну и узнал?". "Узнал, господин хороший, узнал. Кружку с платочком!". "И получил?". "А как же!". "И бока тебе не намяли?". "Еще как намяли, господин хороший!". "Зови меня Владимир Петрович"… Митрич хитро прищуривается: "Аль книгу пишешь, Владимир Петрович?". "Какую-такую книгу?". "А кто тебя знает? Может, и про Ходынку? Меня Александр Иванович тоже все допытывал: расскажи да расскажи, как тебя давили! Я об этом напишу". "Какой Александр Иванович?". "Да Куприн. Я его везу, а он говорит: ‟Шофер, ты из Москвы?”". Я ему: "Из Москвы, барин. А как узнал?". – "Да рожа у тебя, – говорит, – московская, как не узнать!". А я ему: "А ты, – говорю, – татарин!". Он мне: "А молодец, угадал, матушка моя татарка. Вишь, какие скулы, как у Чингисхана! По ним угадал?". – "Да не, – говорю, – по тюбетейке!". Ох, как он хохотал. "Ну, – говорит, – ты и хитрец!". А чего хитрец, если он в тюбетейке едет! "Ну а Ходынка-то при
Окрейц С.С. Листки из записной тетради // Ист. вестник. СПб., 1911. Т. 124. С. 444.