Друзья из Сары-Тепе. Самуэлла Иосифовна Фингарет
Хых-хых, – ткнул он палочкой в спину ишачка, понукая его ехать.
– Постой, ака (то есть «старший брат»), – остановил его Карим, – скажи мне, твой ишак тоже джигит?
– Зачем говоришь пустое? Ишак – это ишак, джигит – это джигит. Как может ишак быть джигитом?
– Раз ишак не джигит, тогда пусть ишак и несёт тюки.
Чернобородый растерянно заморгал и стал озираться, ища сочувствия. Но свидетели этой сцены были явно на стороне ребят. Над попавшим впросак джигитом начали подшучивать, кое-кто заулыбался. Румяная круглолицая девушка в красной бархатной безрукавке смеялась не таясь. Карлсон принялся лаять, гуси переполошились и загоготали.
Тем временем Карим и Севка освободили aпy от тюков. Джигиту пришлось спешиться. Делая вид, что ничего не произошло особенного, он снял один из своих платков, связал тюки и стал навьючивать ишака.
Глава IV
Солнце близилось к полудню, когда ребята и Карлсон пришли на базар. Основная торговля подходила к концу, но толчея между рядами была не меньше, чем перед прилавками Гостиного двора накануне Восьмого марта. Поэтому Севка рот раскрыл, увидев Тоню-Соню. Удивило его не то, что Тоня-Соня оказалась на базаре, и не то, что шла она как в замедленной киносъёмке, – здесь все двигались медленно, только машины носились на повышенных скоростях, – а то, что шла Тоня-Соня словно не в толпе, а по безлюдной улице. Глаза её были устремлены в какую-то далёкую даль, при этом она ни на кого не натыкалась и её никто не толкал. Прямо номер из цирковой программы.
– Вы к усто? – задумчиво спросила Тоня-Соня, когда ребята загородили ей путь.
– К усто, – ответил Карим. – «Усто» значит «мастер», – объяснил он Севке.
Тоня-Соня, ни слова не говоря, повернулась и пошла впереди них.
В конце торговых рядов стоял чисто выбеленный домик с галереей – айваном. Крышу айвана поддерживали деревянные колонны, окрашенные в синий цвет. На дощатом полу лежал потёртый ковёр.
В глубине айвана у самой стены сидели на корточках три старика в пышных белых чалмах. Они передавали друг другу красную розу и по очереди нюхали её. Четвёртый старик в белой рубашке без воротника, в скромной голубой повязке на голове сидел, скрестив ноги, на самом краю ковра.
«Это и есть усто», – догадался Севка.
Широкое скуластое лицо усто было изрезано мелкими морщинками, редкая борода имела неопределённый бело-жёлтый цвет, но раскосые карие глаза смотрели живо и весело. В руках усто держал нераскрашенное глиняное блюдо. Стопки таких же блюд и холмы горшочков высились слева от мастера. Своим золотисто-коричневым цветом они напоминали землю, какой она бывает под лучами восходящего солнца.
Справа стояли расписанные тарелки, кружки, горшки. Покупатели отбирали понравившуюся посуду, клали деньги в высокий кувшин, подходили к айвану и говорили: «Рахмат, усто», то есть «Спасибо, мастер».
– И тебе спасибо, – отвечал усто, поднимая глаза от работы.
– Здорово, – шепнул Севка Кариму, – лучше, чем в магазине самообслуживания: и без