Шаги в глубину. Сергей Цикавый
распахнулась, влетели охранники, и я получила укол нейрошокером.
– Ты что творишь, сука?!
Руку разрывало болью, а под ребра уже прилетел второй щелчок.
– Как он?
– Дышит вроде!
Я корчилась на полу, и меня перевернули лицом вверх.
– Какого черта?
– Он… Х-х-хр… Пялился на меня…
Лицо наклонившегося надо мной охранника не разглядеть: свет вдруг стал слишком ярким, пульс – слишком громким, будто я его отобрала у Дональда.
– Пялился? Да ты что?!
В слепящем свете лампы взлетел энергетический хлыст, но его перехватили.
Ах, черт, как стреляет-то! В груди бился огонь, в руке бился огонь, всему телу хотелось дергаться и корчиться.
– Не вздумай, ей еще идти к «Кубу», идиот.
– Она его чуть не убила! Может, она еще что выкинет?!
– Никаких следов, понял?!
Они пререкались, а я в два горла жрала адреналин, глядя на силуэты, которым вскоре придется постараться, чтобы выжить.
– Да поднимайте уже, их там заждались! – крикнули от дверей, и в механизмах что-то скрежетнуло.
Меня отходили нейрошокером по ребрам, тварям хотелось и большего, но они дорожили этой казнью. Так что я лежала, со свистом втягивая воздух, и ребра, казалось, раскрошило, а легкие прошили колючей проволокой, и с каждым вдохом кто-то протягивал это сквозь меня.
Скрежет подъемника, лампы мигают, Дональд сипло дышит, а я лежу – и мне весело.
Подъем лифта – это целых пятнадцать минут. Пятнадцать минут разговоров о том, как бы они меня отодрали, как бы мне было весело, как они служили на L218, и вот там… Под конец мне вкололи стимулятор.
– Дерьмо, а парень что-то слаб. Эй, ты!
Я смотрю на светильник, боль уходит, и больше бить меня не станут.
– Ну-ка, вставай, сука!
Меня подтащили к Дональду и приставили вплотную.
– Давай, хватай его. Смотри, чтобы он не упал, ясно?
– Запомни, сука, если казнь отложат, нам хана, но ты попадешь к нам!
Как сказал! В этом месте я должна обделаться.
– Я с вами тоже поиграла бы, мальчики, – просипела я, хватая Дональда за плечи.
Он уже вспотел и теперь мерз. Меня еще раз ткнули шокером – в треть импульса, для острастки, и ворота начали открываться под сиреневое небо Х67.
Сколько? Двадцать три минуты примерно.
Я сделала шаг. Думать о том, сколько еще осталось, не хотелось. Ставки сделаны, бежать по-другому я уже не могу. Рулетка крутится, часики мигают, и все фишки на… Скажем так, на зеро.
Свой путь к «Кубу» я начала с широченной улыбки.
Почти двести пятьдесят метров до огромного черного куба, верх которого сходит на нет, растворяясь в эфире. Эту гадость надо строить под открытым небом, подальше от всего важного, потому что там – вход в обломок наших космических путей, изнанку, а изнанка – она такая, что лучше быть готовым убежать. Разряды, опять же.
Аллея Обреченных огорожена сетчатым забором, над ней парят видеокамеры, над камерами – сиреневое небо и рыжеватый