Кукла вуду. Мария Николаевна Сакрытина
поможет мне успокоиться. Мне, наверное, и глотка хватит?
Уже касаясь губами горлышка я понимаю, какая это огромная глупость: пить что-то… здесь. А вдруг там яд? Или наркотики? Скорее всего.
Ха, а вдруг тут сатанисты под боком, а я даже убежать не могу? Тем более, зачем им меня травить? Хотели бы – давно убили. И меня так мучает жажда…
Больше не раздумывая, я пью – скорее, проливаю на себя и на пол, чем в рот, уж очень дрожат руки. Господи, какая гадость! Там что, была водка? Она обжигает горло и моментально туманит голову.
Бутылку я роняю – её содержимое разливается по полу. А я неожиданно легко (на самом деле очень легко, у меня словно крылья за спиной) встаю, подхожу к нарисованному кровью кругу, озираюсь в поисках выхода. Прямо сейчас мне море по колено, и даже возможные сатанисты пока не пугают. Надо только выбраться отсюда… Как?
Оглядываясь, я вдруг замечаю идущую от нарисованного знака на полу к стене золотистую, вспыхивающую в свете чёрных свечей, нить – надо же, горит точь-в-точь как моя татуировка. Я прослеживаю нить взглядом, и вижу, что она захлёстывает шею Антона.
Кажется, в бутылке всё-таки был наркотик… Потому что никакой нити до этого я точно не видела. И уж тем более не думала бы, что это – нормально. Ну нить. Ну держит мертвеца на привязи. Ну и что?
Я отворачиваюсь, но нить дрожит, сверкает. Манит. Я пытаюсь, но почему-то не могу отвести от неё взгляд. А потом, словно меня магнитом тянет, иду к ней.
Спокойствие, неестественное, жуткое, снисходит на меня, стирая мысли. Последняя: “Дура, знала же, что не надо было пить”, – исчезает, и я опускаюсь на колени перед кровавым знаком и нитью. Потом аккуратно пропускаю её между пальцев и тяну.
Антон, пошатываясь, совершенно как зомби, тяжело шагает ко мне. Сейчас это абсолютно меня не пугает: я откуда-то знаю, что так и должно быть. Откуда? Да неважно.
И когда я отвожу правую руку, левой держа нить, я знаю, что у саркофага лежит серебряный короткий кинжал. Ничего, что только что его там не было – это ведь бред, он и не должен быть логичным. И то, как привычно рукоять кинжала ложится мне в ладонь, тоже нормально. И даже то, что я подношу её к своему левому запястью. А что? Почему бы и нет?
Барабаном стучит кровь в ушах, и губы сами в бреду шепчут незнакомые в обычное время, но сейчас совершенно понятные и нормальные слова. Я не осознаю их значение, просто произношу раз за разом, тихо, мерно пробую на вкус. И так же мерно и медленно приближается ко мне Антон. У самого круга он становится на колени, и это тоже совершенно не удивляет – как часть ритуала, который по-другому не провести. Откуда я это знаю? Сейчас неважно.
Совершенно нормальным кажется и то, что я делаю после: прижимаю лезвие кинжала к левому запястью и аккуратно перерезаю татуировку слева направо. Быстро, чётко и тонко – крови не много, она стекает мне на ладонь, а потом, когда я поднимаю руку к губам – в рот.
В нормальном состоянии я уже билась бы в истерике. Сейчас, осознавая всю абсурдность происходящего, я продолжаю думать, что всё в порядке.
Кровь