Кукла вуду. Мария Николаевна Сакрытина
снова чуть всё не пропускаю – школьная жизнь часто проходит мимо меня. Сообщения в чате, болтовня соседей в общаге, бурные обсуждения за завтраком, даже объявления завуча, – обычно я слишком занята книгами по алгебре. Или физике. Сегодня это «Теория всего» Стивена Хокинга, и уж конечно школьным новостям сложно сквозь неё пробиться. Я живу в комнате одна (безумное везение), завтракаю в столовой тоже одна и одна хожу от корпуса к корпусу и по коридорам, уткнувшись в книгу, потому что она намного интереснее жизни вокруг. Конечно, я всегда всё узнаю последняя.
И сегодня я прихожу в себя в пустом классе под объявление по громкой связи от завуча – собраться в актовом зале. Последний раз то же самое было, когда погиб семиклассник. Сейчас тоже кто-то умер?
В актовом зале я забиваюсь в угол – оттуда плохо видно сцену, зато и меня тоже. Чем незаметнее, тем безопаснее.
Снова в Хокинга уткнуться я не успеваю: шепотки (любопытно, обычно до выступления завуча здесь голос никто не понижает) повторяет одно имя: Антон Фетисов. Много, много раз. Сначала я пугаюсь: узнали о том, что этот… петух пригласил меня на бал? Не дай бог! Я ищу глазами Фетисовых в первом ряду, но странно: ни брата, ни сестры нет. Их обычно издалека видно, и школу они пропускают редко. Что-то случилось? Хорошо вчера католическое Рождество отпраздновали?
Пока ищу, взглядом задеваю портрет с чёрной лентой над сценой. Значит, опять кто-то умер. Хорошо хоть этого я во сне не видела, а то после гибели Миши Чиханова (к моему стыду, я лишь на панихиде узнала его имя), я себе вообразила, что как-то и правда видела его смерть, настоящую. Глупости, конечно, но было страшно.
Место рядом со мной освобождается, я двигаюсь, чтобы лучше видеть сцену. Наверное, снова погиб кто-то из стипендиатов. Кто же сунется к «золотой молодёжи»? Это мы, нищеброды, лёгкая добыча для маньяков. Нас-то с учёбы не забирают личные водители, поди, ещё и с охраной. Господи, только бы не кто-то, кого я знаю… Только бы не…
С портрета улыбается Антон Фетисов. Всё та же очаровательная, солнечная улыбка, хоть и тусклее, чем в жизни – портретные фотографии с чёрной лентой всегда тусклее и печальнее обычных, даже если люди на них смеются. С Антоном так же – это бледная копия его, живого, высокомерного «золотого мальчика», уверенного, что мир существует для его удовольствия. И всё обязательно будет так, как он хочет.
Похоже, уже не будет. Оставшееся до речи завуча время я сижу, как пришибленная, глядя на портрет, и не пойму, что чувствую. Изумление – да, но оно быстро проходит. Все мы смертны, я привыкла к этой мысли ещё в пять лет, когда мама умерла. Смятение? Да, пожалуй. Ещё вчера он был жив и пугал меня. Ещё этим утром я надеялась, что он забыл свою блажь с балом и оставит меня в покое. Или вовсе пошутил.
И вдруг – портрет с чёрной лентой?
Потом включается микрофон, и завуч начинает говорить. Машинально я сравниваю эту речь с предыдущей. У меня эйдетическая память, я помню каждое слово и то, как оно было произнесено. И я не могу не заметить, что сейчас голос завуча неподдельно дрожит, и ей приходится то и дело отвлекаться, чтобы прижать ладонь ко рту или платок.
Ну конечно, когда погиб тринадцатилетний