.
подмигнув мне на прощание. Одной проблемой меньше. – А что с ней?
– Да хрен его знает, – голос отчима становится раздражённым. – Вроде как онкология или что-то ещё. Короче, деньги ты знаешь где, как приедем – позвоним. Давай!
Плюхаюсь в кресло и задумчиво изучаю стену напротив. Не то, чтобы мне особенно было жаль тётю Наташу – я видела её буквально пару раз на семейных сходах. Тем более ещё непонятно ничего, вполне возможно, всё обойдётся. Но вот эта внезапность обескуражила. Грустно хмыкаю. Булгаковская «внезапная смертность» так волнует, потому что её всегда принимаешь на свой счёт. Видишь машину скорой помощи и думаешь «а следующая приедет за тобой». Ну, или не успеет приехать. Слышишь, что у кого-то нашли опухоль и бежишь к онкологу проверяться. Нас волнует мир вокруг лишь как проекция собственного эго на окружающую действительность. Другого не существует. Чего не вижу – того нет.
Так и сижу задумавшись, до самого закрытия. Да и идя домой, я не особенно воспринимаю окружающий мир, включив плеер. Поэтому прихожу в себя, лишь когда налетаю на прохожего. Вокруг темно, потому я даже его не заметила. Я понимаю, где очутилась – это подземный переход, который собираются переоборудовать под торговый центр. Так написано на табличке перед входом в него, как и настоятельная просьба не пользоваться им пока идут строительные работы. Последние несколько недель я старательно выполняла эту просьбу, переходя дорогу поверху. А сейчас на автомате забежала в это царство арматуры, битых кирпичей и прочего строительного мусора.
– Извините, – я снимаю наушники и собираюсь идти дальше. Но с удивлением понимаю, что у меня не получается.
– Ничего страшного, – раздаётся знакомый вкрадчивый голос в темноте. – Я же сказал, что подожду.
***
Прошло уже больше трёх дней, а родители так и не вернулись. Отчим решает вопросы со своей сестрой в больнице, а мать сидит с ребёнком Наташи. Не будет их ещё как минимум недели две.
А я закидываюсь каким-то дерьмом. Даже не знаю названия, хотя парень, который его продавал вроде бы говорил. Прихода нет – лишь отупение на несколько часов. Но мне только это и нужно. Затем – головная боль, странные глюки, тошнота и ненависть ко всему окружающему.
Поначалу была даже идея уколоться, но я её отбросила. Возможно, не хочу, чтобы родители увидели. Как будто им не всё равно. Может просто пытаюсь сохранить самоуважение, не знаю. Словно меня есть за что уважать.
Всё повторяется. Наверное, это закономерность. Существуют поломанные люди вроде меня. Не до конца сломанные, скорее надломленные, да. А есть всякие «санитары леса», которые таких надломленных чувствуют. И завершают работу. Моему папаше не удалось – теперь нашёлся новый «воспитатель». Папочка оставил на мне невидимую метку, чтобы другие волки издалека замечали одноглазую недобитую тварь. А я и рада.
В том переходе он почувствовал эту надломленность. И нажал, скорее всего, наугад. Отец, не отчим, а мой настоящий отец, ломал