Имам Шамиль. Том второй. Мюршид Гобзало – огненная тропа. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
носишь большую чалму, мудрец. Много дорогой ткани ушло на неё, не так ли? Должно быть, и мозгов под этой чалмой меньше? Скажи мне, мудрец, дважды совершивший хадж в священную Мекку, что через два или три солнца ждёт нас всех? Жизнь или смерть? Победа или поражение?
У башни взялась тишина. Жители Гуниба, оказавшиеся поблизости, взобрались на плоские крыши, со страхом и любопытством наблюдали за происходившим. Казалось, полная тишина охватила гунибское плато. Одни только рослые кавказские овчары с косматой шерстью и злобными глазами перекликались хрипатым, яростным лаем, словно чуяли близкую кровь.
– Ну, что же ты, Хаджияв из Караха? Тебе нечего бояться. Тебя нет в моём списке…
– Будь я в твоём списке, Повелитель, – старец в зелёной чалме, приложил руку к груди. – И будь это на благо Священного Имамата, клянусь, я бы с радостью умер.
– Да, да…верю тебе. – Шамиль, прищурив глаз. Смерил взглядом высокого и прямого, как минарет мечети, старика, и напомнил:
– Я задал вопрос, не молчи! Чего боишься? Сабля ножны не режет.
Растерянность и беспокойство отразились в выцветших глазах почтенного старца. Сложив пергаментные руки на животе, как и другие советники, освобождённые своей учёностью и почётом от обязанности падать ниц перед Повелителем, он мучительно держал паузу, боясь навлечь на себя гнев владыки. Ведь, слово не воробей, вылетит – не поймаешь.
Ответь же кто-нибудь? – Шамиль скрестил на груди руки. В его сухом пристальном взгляде дрожали огневые светлячки. – Может. Ты? – он скользнул взглядом по морщинистому лицу учёного-мухаджира из аула Кабир Кюринского общества. – Или ты? – Имам перевёл беглый взор на мудреца Галбаца из Караты. – А может, ты. Ибрагим?
Но благочинно молчали убелённые сединами мухаджиры. Каждый из них кожей чувствовал скрытое раздражение в голосе владыки. Но каждый и задал вопрос себе: «Что лучше сказать: горькую правду или сладкую ложь? О,, Алла…уж лучше быть немым, как рыба…Невысказанному слову ты господин, высказал – ты его раб».
Имам покачал головой и начал наматывать на палец с изумрудным перстнем жесткий завиток бороды.
– Бисмиллагьи ррахIмани ррахим… – Шамиль прошептал молитву, провёл ладонями по лицу и бороде. Дождался, когда тоже сделают его мухаджиры, и лишь тогда, сказал накипевшее:
– Странно и подозрительно ваше молчание…Или вам изменила смелость смотреть правде в глаза…Или вы стали жить правилом: плюнь вверх – усы пачкаются, вниз борода? А может, вы от меня что-то скрываете? Он снова оглядел их с ног до головы, как лесоруб оглядывает дерево. Кое нужно срубить, ищет на крепком стволе место, куда всадить топор. – Или у вас рты остались только для хлеба? А как же совесть, что сильнее мук ада? – Шамиль медленно поднял глаза, и мухаджирам показалось, что веки, прикрывавшие чёрно-карие, глубоко запавшие глаза Имама, были отлиты из тяжёлого чугуна. И он, чтобы их приподнять, напряг руки, мышцы груди и плеч. – Э-э, что сделать с вами за это? – он вопрошал своих советников,