ДАЙ БОГ, ЖИВЫМ УЗРЕТЬ ХРИСТА. Эссе о творчестве Евгения Евтушенко. Борис Алексеевич Ефремов
пройдёт и двух лет, как Евтушенко внесёт в это высказывание существенную поправку:
Большой талант всегда тревожит
и, жаром головы кружа,
не на мятеж похож, быть может,
а на начало мятежа.
Мятеж призывает к буйству, крови и разрушению, а начало мятежа – это отчаянное желание совершить поступок, пойти на риск, чтобы изменить что-то, дерзновенно призвать людей к добру – и только к добру, потому что поэт – служитель только правды, милости и добра.
В самом начале этого эссе мы процитировали первый опус Евтушенко – о его ребячьем желании «стать пиратом и грабить корабли». Имея в виду миролюбивый характер всех его первых стихов, можно смело говорить, что то желание было связано только с добром по-робингудовски: грабить богатых, чтобы отдавать богатство бедным. Этакое дерзновенное желание возникло у мальчугана Жени. И мы назвали первые сочинённые строчки его неосознанным пророчеством, как бы предвидением дерзновенного поэтического пути, связанного с большим, но оправданным, благородным риском. Действительно, Евтушенко никак не отрывал поэзии от доброты, и вот вам ещё одно четверостишие пятидесятых годов:
Пусть и в жизни красивое будет,
и красивое снится во во сне…
Я хочу вам хорошего люди.
Пожелайте хорошего мне.
Итак, рано и благодатно проснувшаяся в поэте совесть привела его к пониманию того, что гражданский дар поэта – это борьба, безоглядная битва за правду и справедливость, обличение зла и его приверженцев, искреннее сочувствие людей, терпящих унижение. Вообще-то, стихи Евтушенко надо бы приводить целиком (они гораздо больше говорят о жизни, чем выдержки из них), но жанр эссе ограничивает нас, и по этой причине – сдадимся ему на милость.
Сейчас мало уже осталось свидетелей небывалой славы Евгения Александровича в дни его кипучей молодости. Опубликованные стихи разрывались, как бомбы, правда, ничего, кроме восторга или возмущения не приносили. Восторга было несоизмеримо больше. Его шедевр «Окно выходит в белые деревья» переписывали – это считалось хорошим тоном. Но стихи этого стоили.
Окно выходит в белые деревья.
Профессор долго смотрит на деревья.
Он очень долго смотрит на деревья
и очень долго мел крошит в руке.
Ведь это просто – правила деленья!
А он забыл их – правила деленья!
Забыл – подумать – правила деленья.
Ошибка! Да! Ошибка на доске!
Стихи, понятно, не про арифметическую ошибку, а о житейской драме, о том, что от профессора ушла жена, и он, на старости лет, остаётся один-одинёшенек и очень сильно переживает это.
Уходит он, сутулый, неумелый,
Какой-то беззащитно неумелый,
я бы сказал – устало неумелый,
под снегом, мягко падающим в тишь.
Уже и сам он, как деревья, белый,
да, как деревья, совершенно белый,
ещё немного – и настолько белый,
что среди них его не разглядишь.
Пожалуй, после стихотворения Исаковского «Враги сожгли родную хату» это