Сквозняки закулисья. Елена Юрьевна Кузнецова
и принялся судорожно перетасовывать льдинки. Он торопился найти последнюю букву, чтобы солнце не смогло помещать. Прозрачные пластинки предательски таяли в руках, но он все же успел выложить заветное слово – «вечность». Солнце ласково коснулось головы и заиграло на бриллиантовых гранях мозаики. «Вечность» засверкала всеми красками радуги и отразилась на облаках мерцанием северного сияния. И тогда Павел воспарил вдоль солнечного луча к переливающемуся разноцветному буйству.
Это видение возникло в голове, пока он набирал высоту. Исподволь возникло ощущение потери, и он понял, что просыпается.
Картинка сна начала бледнеть и терять очертания. Он стал умолять сон не уходить.
– Я еще не налетался! – Павел сжал веки, изо всех сил стараясь вернуть восхитительное ощущения полета, и сон снисходительно позволил ему прокрутить лучшие эпизоды. Как же хотелось летать наяву! – Интересно, – мелькнула шальная мысль, – а какова была бы плата? – Он не успел додумать, потому что на лбу заныла длинная царапина.
8 глава. Круг творения
Дождь громко барабанил по жестяному подоконнику. Он просился в дом, выстукивая каплями: «Осень-холодно-осень-холодно» … Ему было тоскливо на пустынной улице. А за окном так уютно горел свет.
– Открой-открой-открой, – звонко разбивались капли. – Пусти-пусти-пусти, – гремела старая жесть.
– Ишь, как наяривает? Совсем обнаглел. Уже и на улицу не выйти, – поворчишь тут. Хотя можно догадаться, что дождь припустил только от тоски и одиночества.
– Никто меня не любит. А мне всех вас жалко. И камни жалко, и людей. Я и сам устал. Открой окно, дай мне отдохнуть.
От долго стояния перед окном у Даши заныли пятки.
– Даша, у тебя каша подгорает! – Она вздрогнула от коридорного крика и очнулась.
Подгоревшая каша была противна, но в последнее время еда вообще вызывала у нее отвращение, хотя странным образом вес постоянно увеличивался. В поликлинике ей посоветовали сесть на диету, заниматься аутотренингом и исключить сильные переживания. Первые две рекомендации выполнялись сравнительно легко. Даша даже стала посещать по утрам спортзал, когда жива была Катька, у нее на это не хватало времени. Занималась истово, до изнеможения, не отдавая себе отчет, что терзает плоть, потому что душевная мука поглощает все ее существо. Она теперь жила скорее механически, чем сознательно. Подспудно все время где-то на границе сна и яви маячило видение с матерью, и она никак не могла определиться с простой проблемой, – не пришло ли время восстановить семейные связи. В конце концов, после похорон она была в таком состоянии, что найдется мало охотников, которые бы поручились за ее разум. Вполне возможно, что все давно забыто. За свой жизненный выбор она получила с лихвой, самое страшное, что за это пришлось расплатиться не ей самой, а дочке.
Но чем больше Даша думала об этом, тем нелепее ей казалась сама идея воссоединения. С кем соединяться? С сестрой, которая не написала ей ни одного