Крушение надежд. Владимир Голяховский
Что есть еще на букву «м»? Ничего. Но есть на букву «с» – Серпухов, это близко к Москве, всего сто километров. Согласны?
Она молчала, ей хотелось только одного: не видеть его.
– Я зачеркиваю вашу фамилию. Альтман, правильно я говорю – Альтман, да? Я зачеркиваю в графе «Магадан» и переписываю в графу «Серпухов». Готово. Вот вам новое направление, – и добавил: – Да не ревите вы, утритесь. Вы же получили, что хотели.
Что хотела?! Тут тихая Аня почувствовала отчаянную злость и подняла не него глаза:
– Я вас ненавижу! Почему вы сделали это со мной? Потому что я еврейка, да?.. Беззащитная еврейка?.. Вы думаете, что мы, евреи, беззащитные, да?..
Он ухмыльнулся:
– Ну-ну, не заводитесь. В любви еврейки не хуже других, даже еще слаще. Идите.
Больше часа Аня бродила по темной Москве, чтобы подсох подол, плакала и размышляла: «Он меня изнасиловал… изнасиловал… Наверное, если бы я была не еврейкой, он не поступил бы так со мной… Значит, еврейку можно насиловать?.. Я дура, я слабовольная, мне надо было сразу понять, зачем он позвал меня в заднюю комнату. Но я сделаю что-нибудь, чтобы отомстить ему, чтобы отомстить им всем за то, что они издеваются над евреями. Я сделаю что-нибудь…» А вот что сделает, Аня пока не знала[24].
На другой день Лиля ждала ее у себя на прощальную вечеринку, но Аня проплакала весь день и не пришла. И на последнее прощание с курсом тоже не пошла. Кошмарное чувство стыда и горечи не покидало ее: она – изнасилованная, обесчещенная, униженная… Все это подступало к горлу. Как она покажется своим однокурсникам? Они станут спрашивать, изменили ли ей место назначения, и она знала, что разрыдается при разговоре об этом…
19. Проводы Лили
Павел обрадовался возможности пообщаться с друзьями Лили:
– Я хочу увидеть тех, с кем ты провела свою студенческую молодость. Хочу сказать им, как Пушкин восклицал: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» Ведь твои друзья – это будущее нашего общества. Мы с мамой не будем вам мешать, поздороваемся и уйдем в кино.
Лиля купила в Столешниковом переулке свежие пирожные, в Филипповской булочной – белые русские калачи, а в Елисеевском – ветчину. Домработница Нюша приготовила праздничный стол: испекла пироги с капустой и яблоками, расставила на столе тарелочки с нарезанной селедкой под постным маслом и кружками белого лука, шпротами, колбасой и сыром, а на середине стола красовались большие миски с винегретом и салатом. Лиля, благодарная своей бывшей няне, обняла ее:
– Нюша, дорогая, спасибо! Ты такая заботливая.
– Что ж, милая, нешто я для тебя-то не постараюсь? Селедочку-то я приготовила по-еврейски, научилась у Машеньки, твой матери, а она училась у своей матушки.
– Да, я люблю нашу домашнюю селедку. Все очень хорошо, только зачем так много?
– А это, касаточка, по русскому обычаю – надо чтобы стол от еды ломился.
– Это правда, по-русски надо, чтобы стол ломился?
– А как же иначе-то? Чтоб уважение гостям оказать. Вот уедешь в твою Лабанию…
– Албанию,
Этот случай был пересказан автору самой героиней несколько лет спустя.