Крушение надежд. Владимир Голяховский
улыбнулся и пожал Римме руку.
– А где же Влатко? – спросила Римма громким и довольно резким голосом.
– Он занят в посольстве, но обещал под конец прийти.
Полноватая Римма, с выпирающими бедрами, плотно затянутыми в короткую синюю юбку, в красной кофте с глубоким вырезом, так что видна ложбинка между грудями, с большими серьгами, тяжелым ожерельем и золотым браслетом, выглядела московской светской львицей. Ярко накрашенные губы, обильно подмазанные тушью и завитые ресницы, глаза в голубых тенях, выщипанные брови и нарумяненные щеки – все это делало ее старше других выпускников. Она и была немного старше, но такое количество косметики на привлекательном сероглазом лице еще больше подчеркивало разницу. В отработанных позах сказывалась эффектность женщины, сознающей свою красоту.
Римма достала из модной сумки пачку сигарет и предложила Павлу:
– Вы курите? Пожалуйста, американские.
– Спасибо, я не курю.
Лиля с обожанием смотрела на нее, потом весело похвасталась родителям:
– Римма вышла замуж на известного поэта Доридо.
– Получила необходимую московскую прописку, – вставила Римма, хохотнув.
Лиля улыбнулась и продолжала:
– Ее взяли на работу не куда-нибудь, а в поликлинику Союза писателей. У нее будут пациенты – знаменитые писатели.
– И жены писателей, которых называют «ж-о-п-и-с-ы», – задиристо подчеркнула Римма.
Мария с Павлом натянуто улыбнулись, а Римма по-хозяйски направилась в другую комнату, к столу. Лиля на ходу спросила ее:
– Что же ты не привела Аню Альтман?
– Аню? Я звонила ей. Она все еще в плохом настроении из-за распределения.
– Но я слышала, что ей заменили Магадан на Серпухов. Это куда лучше.
– Заменить-то заменили, но что-то там нечисто, она все время плачет и не хочет рассказывать.
Лиля все удивлялась, что Аня не пришла к ней и вообще стала избегать встреч с однокурсниками. Она решила позвонить ей сама:
– Анечка, мы все соскучились по тебе. Сегодня я прощаюсь с друзьями. Приходи.
Но та отвечала вяло, как будто нехотя:
– Спасибо… нет, не теперь… Как-нибудь увидимся…
Аня, всегда такая милая, тихая, приветливая, вдруг непонятно почему стала затворницей. Что-то в этом было необъяснимое.
В это время Римма критически оглядывала стол и, когда Лиля вернулась, заявила:
– Чересчур заставлено. Надо что-нибудь убрать – слишком всего много.
Нюша недолюбливала Римму, презрительно глянула на нее и надулась:
– Все, как надо, поставлено, по русскому обычаю. Нетто лучше, чтобы на морде было больше намазано, чем на столе поставлено?
Римма вскинула брови и хохотнула, а Лиля примирительно подмигнула ей:
– Нюша очень старалась, она даже селедочку по-еврейски приготовила.
– О, селедочку по-еврейски я люблю, под водку. – И Римма выставила на стол бутылку из сумки. – «Пшеничная особая», в распределителе Союза писателей продавали.
Как только она отвернулась, Нюша переставила