Не хлебом единым. Владимир Дудинцев
Поймите! – кричал начальник, стуча ладонью. – Это деньги, это время, это план!
– Это относится прежде всего к вам и к Валерию Осиповичу, – сказал Лопаткин, глядя на него холодными глазами. – Вопрос бесспорен. Если он ясен даже мне, то для вас он должен быть элементарно ясным. Я не возражаю, давайте позовем третейского судью, и если он докажет мне, что решении мое гениально и лежит за пределами способностей и знаний рядового конструктора, – я сниму его.
Это был голос нового человека, и Урюпин умолк. Притих и Максютенко, а техники-деталировщики подняли головы и взглянули на Дмитрия Алексеевича и потом друг на друга.
– Конфликт! – сказал вихрастый Коля, пробираясь к ним, и с насмешливой улыбкой посмотрел в угол Араховского. – Что тут такое?
– Правильное решение? – Дмитрий Алексеевич подал ему свой листок.
Коля взглянул на чертеж, положил его на стол и налег на него локтями.
– Решение правильное и, мне кажется, наилучшее, – сказал он, зло щурясь и глядя то на Лопаткина, то на Урюпина.
– А это что? – спросил Дмитрий Алексеевич и развернул перед ним черновой набросок Максютенко.
– Это? Это вы сделали? – спросил Коля, глядя на Максютенко.
– Что это такое? – повторил Дмитрий Алексеевич.
– Это – халтура.
– Николай, у тебя выражения… – сказал Урюпин, досадливо морщась. – Мы с тобой не на волейбольной площадке.
– Тогда я скажу по-другому: мяч налево. Переиграть, товарищи, надо. Переиграть! – И смеясь Коля ушел к себе и там еще раз пропел нежным тенором: – Переигра-а-ать!
И узлы пришлось «переигрывать». В сентябре Дмитрий Алексеевич обнаружил еще два неуклюжих узла и один грубейший математический просчет, в связи с чем опять пришлось переделывать весь проект.
Но все же наступил день, когда проект – сто шестьдесят листов, тысяча четыреста деталей, двенадцать тысяч размеров – был подан автору на подпись, и Дмитрий Алексеевич, недоверчиво пересмотрев все листы, надписал на каждом свою фамилию. После этого листы пошли в копировальный отдел – на первый этаж. Оттуда через несколько дней Дмитрию Алексеевичу принесли на подпись прозрачные, подрубленные на швейной машинке кальки. Он подписал, и кальки ушли опять вниз – в отдел светокопий, туда, где был дрожащий фиолетовый свет и пахло аммиаком.
Уже несколько раз выпадал снег, на улице стояла сырая стужа, на деревянных тротуарах налипла и уже начала твердеть грязь, был уже последний серый день октября, когда Дмитрий Алексеевич получил наконец свой проект – уложенный в папку, ясно отпечатанный авторский экземпляр. Урюпин с силой пожал ему руку и сам встряхнулся при этом. Подал ему и Максютенко свою тяжелую и словно увядшую лапу. Потом подошли оба техника и Егор Васильевич. Быстренько пожали автору руку, отошли и, тихо переговариваясь, стали собираться домой, потому что рабочий день окончился.
– Теперь увидимся в Москве, – сказал бодрым голосом Урюпин. – Я и на вас заготовил командировку.
Дмитрий Алексеевич поблагодарил, поклонился всем и вышел.