Жозефина. Письма Наполеона к Жозефине. Гектор Флейшман
гнездышко для медового месяца. Формально этот месяц будет продолжаться всего два дня.
Брак был заключен 19 вантоза IV года (9 марта 1796 года), в 10 часов вечера, в мэрии II округа. Был свежий, сухой мартовский вечер.
В большом зале мэрии в ожидании томятся Жозефина и свидетели: Тальен и Баррас. Баррас!
Генерал всё не едет. Свидетель с его стороны, юрист Кальмеле, – в нетерпении и некотором недоумении.
А время идет.
Офицер гражданского ведомства Леклерк дремлет в кресле за столом.
В тишине раздаются удары часового маятника.
Жозефина кутается в муслиновую шаль.
О чем она думает? О первом своем замужестве? О шестнадцати годах, прошедших с тех пор? Об июле 1794 года?
А о чем думает Баррас?..
Но вот с лестницы доносятся звуки шагов.
Это Бонапарт. Он входит в сопровождении Жана-Леонора-Франсуа Лемаруа, своего адъютанта (того Лемаруа, которого Наполеон сделает адъютантом его величества и старшим офицером Почетного легиона).
Наконец-то! Можно покончить с этим делом. Заспанный Леклерк выпрямляется и приступает к исполнению своей роли. Раздаются предусмотренные правилами слова.
Кажется, даты рождения обоих супругов изменены? Жозефина помолодела на четыре года, а Бонапарт состарился на год. Это свадебный подарок генерала. Креолка оценила это, а другие предпочли не заметить.
Подошла очередь свидетелей. Они должны заверить только что составленный акт. Первым к столу приблизился Баррас. Потом – Лемаруа. Правда, Лемаруа еще несовершеннолетний и его подпись недействительна. Но это неважно. Важно то, что его выбрал Бонапарт.
А знаете почему? Потому что он был на дежурстве в тот день, когда Евгений Богарне явился к Бонапарту. Это Лемаруа ввел его в кабинет генерала и таким образом стал как бы проводником будущего. Не удивляйтесь, легенда о «шпаге отца» очень живуча.
После бравого Лемаруа ставят подписи Тальен, Кальмеле и Леклерк. Здесь же – росчерк генерала. Ниже растянулась, словно расплющенная, подпись креолки.
Рукопожатия, пожелания доброго вечера и разъезд.
Так венчались в IV году.
Мадам Бонапарт везет мужа на улицу Шантерен.
Карета мерно покачивается. О, как благоухают ее темные кудри! Как вздрагивают они в такт движению… И как вздрагивает в объятиях генерала всё это тело, покорное, отдающееся, гибкое… (И равнодушное!) Она, Жозефина, «mio dolce amor», теперь жена, жена!
У подъезда карета останавливается. Бонапарт несет свою прирученную добычу в зеркальную комнату. Волшебное раздевание…
Не это ли воспоминание посетит генерала несколько месяцев спустя под Вероной, накануне битвы, когда он, такой же усталый, как и солдаты, растянувшиеся на мерзлой земле, будет писать:
«Боже мой! Как был бы я счастлив, если бы мог присутствовать при твоем милом туалете, увидеть плечико, белую, маленькую, но такую упругую грудь. А над ними – повязанную креольским платочком прелестную головку!»[9]
Но его «поцелуи в уста,
Полностью письмо от 21 ноября 1796 г. см. на стр. 197.