Поцелуй меня, Иуда! Дорожная повесть. Странная дружба. Liudmila Nikolaevna Matveeva
а без хозяина как же?
Без хозяина – и дом сирота, не то, что баба.
И даже если не повезло, – и муж ее алкаш и драчун, а если не выпьет – то тогда просто злой и серый валенок, он же – муж! Глава семейства.
Надо сидеть и терпеть.
А любовь, хозяином непринятую и хозяйкой нерастраченную, всю употребить на сыночка – кровиночку.
Ххх
Видите ли, Ира, порой мне думается – то, что привнесла некогда в нашу смиренную женскую русскую обреченность западная цивилизация в образе «мадамов» рекамье, помпадурш, немецких портовых потаскух и безродных прынцесс, становившихся в России даже царицами (своих-то дур венчанных убирали с глаз долой в монастыри в их двадцать лет!) – все это со временем, кажется мне, привело к вырождению чувства жертвенности у русских женщин-аристократок.
Последними, впитавшими эту бабскую жертвенность, очевидно, с молоком деревенских кормилиц, были жены декабристов.
Аристократки, дворянки, «опускавшиеся» с середины 19-го века в народ, обладали, вероятно, сильной примесью «простой» русской крови, вскормленные и выхоженные до 3-х – 5-ти лет деревенскими доморощенными няньками и мамками.
Богатые русские девушки-«народницы» просто не видели смысла в замужестве с пресловутыми «архивными юношами» – онемеченными или офранцуженными мелковатыми душонками, но – из своего круга.
Потому-то многие бедные Лизы становились старыми девами, учительницами, медичками, революционерками, философками и поэтессами, но – никак не счастливыми и добрыми матерями семейств, каковыми являлись еще их маменьки.
Да вот хотя бы, Ирочка, возьмем для сравнения судьбу западной писательницы Авроры Дюдеван – прекрасно себя чувствовавшей, имея в жизни и детей без брака, и хобби, приносившее, к тому же, доходы, и любовников, и, главное, так довольной собой – как истинный Жорж Занд, как у русских только барин-мужчина, да и то не всякий, и мог бы себе позволить…
А православная «просвещенная» женщина довольна собой быть и не могла, и не умела.
И не только из-за христианнейшей непримиримости ортодоксальных или римско-католических подходов к одной и той же жизни человеков.
Но еще и в силу необузданности славянской души и неясности мыслей, приводивших к мечтам и томлениям, но – как и у их будущих сынков – скорее, к бальзаминовским, часто «пользуемым» единственным радикальным проверенным средством: свадьбой, – а там и перебесится!
И нелюбимый муж, действительно, примирял русскую думающую девицу-эмансипе с жизнью, заменяя тот прежде эфемерный, невысказанный смысл бытия и ставя жирную точку во всех прошлых ее метаниях и поисках одной своей простой, но великой, – или малой, у кого какая имелась, – первопричинной вещью, да еще и у Ваньки-кучера такая же была, в довесок.
Но вот когда рождались у просвещенных барышень дети, особенно, сыновья, юная мать ощущала вдруг в этом факте единственную возможность