Колдовской пояс Всеслава. Татьяна Луковская
й рубахе. Девочке на ходу приходилось уворачиваться от норовивших хлестнуть по лицу еловых лап, противная паутина липла к волосам, мокрый мох облизывал лыченицы1. Лес неласково встречал утренних гостей. Под пяткой громко хрустнула сухая ветка.
– Тише ты! – не оборачиваясь, шикнул на сестру Кирьян и ускорил шаг. – Кузнецы всегда богато жили, не то, что мы – голытьба. После них, знаешь, сколько добра припрятано? Все моим теперь станет.
– Так и без тебя обшарили, да не один раз, – девочка уже не шла – она бежала за братом, – вон Чуричи даже наковальню вынесли. Пусто.
– Не там шарили. А я знаю, где искать, – парень весело махнул отцовской лопатой. – Копать будем!
– Копать? К-хе, – девчушка выплюнула залетевшего в рот комара. – А где копать?
Кирьян не ответил, лишь с силой толкнул от себя очередную колючую лапу. Дуняша едва успела пригнуться от гнева могучей ели.
– Где копать? – девочка беспокойно дернула брата за рукав. – Неужто ты могилу разроешь, мертвых потревожишь?
– А что? Боишься – восстанут, за шиворот схватят? – парень из-за плеча бросил на сестру насмешливый взгляд. – Не бойся: сожгли покойничков, прах один остался. Я копать буду, а ты у дороги постоишь в дозоре. Коли кого увидишь – знак подашь.
– Так ведь грех – мертвых обирать! Да может там и нет ничего, откуда у ковалей богатства несметные, чай, не князья? Кирьяша, пойдем домой, – Дуня не теряла надежды отговорить упрямца.
– Грех-то в чем? Им на том свете серебро без надобности. А оно есть, точно знаю! – Кирьян разгорячился. – К ним гости2 с самого Полоцка захаживали, заказы от бояр делали. Куда все делось? Ясное дело – в избе хранили. Лежит там схрон – меня дожидается.
Издавна кузнецам запрещалось селиться с вервью:3 больно ремесло у них огненное – как бы пожара не учинили. Да и слухи недобрые ходили: мол, колдуны они, с нечистой водятся. Такое-то чудо из невзрачного камня творить – без заговоров не обойтись. И хотя братья-ковали со всем семейством в храм Божий ходили и вклады дорогие делали, а все равно сельчане косились, за спиной шептались, все им чародейство чудилось.
Кузница и добротный двор стояли на полоцкой дороге. Из соседних деревень сюда тянулись люди. Ножи, косы, вилы, лопаты – как без них в хозяйстве? Наведывались и полоцкие, прознав, что местные корческие кузнецы берут дешевле городских, а мастерство свое знают не хуже. Железо кормило и пахаря, и воина, и оборотистого купчину.
Беда пришла по осени. В Корчу прибежала заплаканная, измученная девчушка, дочь одного из кузнецов. Она взывала о помощи. Кто-то из гостей занес к ним мор, вся семья лежала хворая, младшие братья уже умерли. Сельчане наставили на девочку вилы, выкованные ее же отцом, и велели убираться восвояси. На слабых ножках кроха побрела назад. Больше ее никто не видел. На месте, где она стояла, долго жгли костры, выжигая заразу.
Через две седмицы4 мужички, наконец, отправились посмотреть – что да как. Их встретила зловещая тишина, от большой избы шел смрадный запах смерти. Покойников сожгли вместе с домом и со всем добром, на пепелище спешно насыпали кривенький курган и поставили еловый крест. Войти в опустевшую кузницу не решились.
И только после суровой полоцкой зимы, когда сошел снег, самые отчаянные и жадные сельчане полезли растаскивать мастеровой скарб. Кирьяна отец сразу не пустил; когда парнишка все же попал на разоренный двор, к его досаде, брать там уже было нечего. Мужики успели по доскам разобрать крепкий забор, с кузницы содрали гонтовую крышу, унесли бревна перекрытий и притолоки. Остались голые стены, обмазанные глиной от жаркого пламени, да и те были исковыряны в разных местах: корческие все искали тайные схроны. Поживиться Кирьяну от чужой беды не удалось.
– Вот и хорошо, – ворчала бабка, – нечего на горе руки греть.
Но паренек был бедовым и отступать не собирался. В его случае яблоко от яблони упало слишком далеко и откатывалось все дальше и дальше. Сын церковного дьяка, он тяготился однообразной сельской жизнью, мечтал о богатстве и славе, хотел податься воем в какую-нибудь боярскую дружину или даже к ушкуйникам5 на Волгу. Ни подзатыльники, ни наставления Кирьяна не трогали.
Дуняша на два года была младше четырнадцатилетнего брата, но считала своим долгом приглядывать за ним. Зачем приглядывать? Чтобы не озорничал: не тряс соседскую яблоньку, не гонял глупых коровок, волком завывая из-за куста, не прятал одежу решивших искупаться в жаркий день девчонок. Да мало ли чего он еще удумает! Сестра ходила за парнем хвостом и этим сильно выводила Кирьяна из себя.
– Что ты ко мне привязалась? С подругами сопливыми иди играй, – рявкал на нее брат. – Может, я с девками целоваться иду, а тут ты?
– Так и целуйся – я отвернусь, смотреть не стану, – беспечно улыбалась Дуня.
– Дура!
За одно только был Кирьян благодарен сестре:
Лыченицы – лапти.
Гости – здесь купцы.
Вервь – община.
Седмица – неделя.
Ушкуйники – речные пираты Древней Руси.