Колдовской пояс Всеслава. Татьяна Луковская
принесу, а вот рубаху…, – девочка запнулась, – ладно, принесу и рубаху.
– Ты только про меня никому не сказывай, – быстро зашептал чернявый, – беду на своих накличешь. Гонятся за мной.
– А кто? – Дуня тревожно оглянулась, спиной ощутив опасность.
– То тебе знать не надобно. Беги, а я посплю пока, – Юрко опять закрыл глаза, опустившись на мох.
Девочка, подхватив злополучную лопату, не оглядываясь, побежала домой.
Бабка Лукерья, сильная пятидесятилетняя женщина, крепкими руками размашисто замешивала тесто на большом столе прямо посередине двора. Глинобитный очаг уже радостно потрескивал дровами. В летнюю пору в избу заходили только переночевать, да и то, если не донимала жара, а то могли обойтись и сеновалом.
Кирьян, о чудо, смиренно чистил в загоне у поросят. Увидев выбежавшую из леса растрепанную с оторванным подолом Дуняшу, он испуганно шмыгнул в клеть13.
– Дунюшка, что случилось?! – бабка, спешно обтерев руки полотенцем, кинулась к внучке.
– Ничего, – густо краснея, проблеяла овечкой Евдокия.
– А с подолом что? – бабка сверлила Дуню внимательным тревожным взглядом.
– Упала, за корягу зацепилась, клок оторвался.
– Так-то ровно. И где ты была? – простой вопрос, да как ответить. «Что я в лесу могла с лопатой делать?»
– Кипрея14 хотела накопать, а упала, вот рубаху порвала, пришлось домой идти. Ба, ты не сердишься? – щеки нестерпимо жгло.
– Велела же без меня по лесу не шастать, неслухи, – поругала Лукерья, но не злобно, так – для порядка. Беспокойство отступило, бабка облегченно выдохнула.
– Можно я пойду к ручью одежу стирать? – заискивающим тоном попросила Дуняша.
– Что-то вы сегодня больно покладисты? Натворили чего? – опять с подозрением сузила бабка глаза.
– Так ведь подол же разорвала. Ба, а можно я другую рубаху одену, я эту потом починю, вот те крест?
– Ладно, ступай уж – переодевайся. Есть-то хочешь? Ведь с утра не ела.
– Нет, я до полудня подожду, – Дуня махнула рукой и побежала в избу.
Вот он короб с приданым, любовно сколоченный отцом для любимой дочери, еще пахнущий свежесрубленным деревом, украшенный витиеватой резьбой. Евдокия, стыдливо оглядываясь, открыла тяжелую крышку. Беленые расшитые по вороту и подолу рубахи, рушники с пляшущими петушками, пестрые поневы – всё было сложено ровненькими стопочками, присыпано душистыми травами и девичьими грезами.
Дуняша пальчиками пробежалась по родным узорам. Двенадцатилетняя девчушка уже слыла в селе заправской мастерицей. Подруги завидовали ее ровному стежку, хитрому сплетению завитков. Под руками юной вышивальщицы прорастали диковинные деревья, скакали по веткам пестрые птахи. Для неведомого еще любимого выводила Дуня долгими зимними вечерами замысловатое узорочье, представляя, как русый красавец с кудрявым чубом наденет ее рубаху, залюбуется тонкой работой, как закружатся, отражаясь в небесно-голубых глазах жениха, нитяные цветы и птицы.
И вот
Клеть – сруб шириной в одно бревно, здесь хозяйственная постройка.
Корни кипрея (Иван-чая) использовали как добавку к муке или в лечебных отварах.