Семёновский маньяк. Юлия Морозова
кивнул и повторил:
– Ваша баня…
Я постояла, думая, что он ещё что-то скажет. Но он молчал, внимательно разглядывая небольшое бревенчатое строение. Не дождавшись больше ничего, я пошла к дому. Уже возле задних ворот оглянулась: он стоял на том же месте и смотрел мне вслед.
Глава 3
Хлеб привозят в семь утра, к открытию. В это время около магазина разворачивается сельский мини-рынок. Примерно к девяти уже никого нет, но начинают приходить покупатели в магазин, и длится это до обеда. К двум часам в центре пусто: все или прячутся от жары, или возвращаются на работу после обеденного перерыва. Детвора толпится у речки, потому что к этому времени как раз прогревается вода. Идеальное время для похода в магазин. Одно плохо: в половине случаев мы с дедом остаемся без хлеба, потому что к двум часам его обычно уже разбирают. В четыре – новый завоз. Но с этого времени и до самого вечера в центре опять много людей. Самому что ли научиться хлеб печь?
Я не боюсь людей. Наоборот, это они меня боятся. В первые дни я ходил в магазин с утра. Приходил домой и рассматривал себя в зеркале на предмет копыт, хвоста и рожек со свиным пятачком. Ничего. Что же тогда бабки крестятся, увидав меня у дверей магазина? Вроде не инвалид и не ветеран войны, а люди расступаются, пропуская меня без очереди. Меня это бесит. Тётя Света, которая когда-то была маминой подругой, вежлива со мной до тошноты. Мне её даже жалко: другие вольны шарахнуться от меня, обойти за три улицы, а она на работе. Вот и улыбается так, что, наверное, скулы сводит от напряжения, и обращается ко мне, выросшему у неё на руках, на «Вы». Это меня тоже бесит.
А у деда болят ноги. Раньше к нему приходила соцработник, но после моего возвращения позвонила и сообщила, что, раз с ним теперь проживает родственник, то делать это она не обязана. Конечно, в наш дом её теперь под ружьём не загонишь!
На речку тоже стараюсь ходить пораньше, пока никого нет: не хочу пугать детвору, лишать детей главного летнего развлечения. Уже две недели их стращают мной, как Бабайкой. Мне вообще нельзя близко подходить к детям, особенно к девочкам. Я держусь от них подальше. Точнее, держался. До сегодняшнего утра. Кто же знал, что в такую рань какая-то пигалица попрётся купаться на яму?!
Когда я ее вытаскивал, единственное моё желание было – утопиться. Исчезнуть из этого мира, пока тот ад, через который я прошёл два года назад, не втянул меня снова. Два года колонии – это не самое страшное, что я пережил. Там я быстро разобрался, как действовать, чтобы не дать себя в обиду. Это стоило мне нескольких шрамов, переломанных рёбер, двух визитов в карцер, трёх недель в лазарете. Но в итоге я заставил всех со мной считаться.
Самое страшное – это следствие и суд. Я не был готов к этому, я отказывался понимать, почему никто не хочет услышать меня, почему люди не видят очевидных фактов, почему заранее осудили и заклеймили человека, которого знают с детства! Почему безоговорочно поверили в мою злодейскую сущность и ни на минуту не усомнились в словах тех, кто без зазрения совести поливал меня грязью, извращая против меня самые безобидные