Красные озера. Лев Алексеевич Протасов
то бессознательно ощупывать себя, как бы желая удостовериться, принадлежит ли ему та или иная часть его же непослушного, отяжелевшего тела – недостаток сна сказывался на нем весьма сильно.
На безрадостную ношу, которую внесли гребцы, он посмотрел как-то ошалело, ничегошеньки не понимая, и долго ворочал языком, при этом не в силах произнести хоть что-нибудь внятное. Наконец собрался с мыслями, выдавил из себя:
– Чего это? – и принялся странно, глазами навыкате таращиться то на жену, то на подношение.
Шаль с лица Тамары спала, и Петр увидел впивающийся в него колючий взгляд, полный то ли неясного укора, то ли ненависти. Лицо Томы было изможденным и опухшим, а губы сухие, бескровные, почти белые. Женщина сделала над собой усилие, буквально заставив свой рот раскрыться – слипшиеся воедино омертвелые губы разорвались, занемевший язык шевельнулся, дугой уперся в верхнее нёбо, тут же оттолкнулся от него и породил одинокий звук «л». Затем только Тома произнесла:
– Лиза, – и после еще одной схватки с собственным голосом добавила: – Лиза там.
Не дожидаясь ответа от мужа, она скрылась внутри дома. Грузчики вслед за ней внесли гроб, почти сразу вернулись на улицу и обратились к Радлову без какого-то особенного сочувствия:
– Горе горем, а заплатить нужно.
Петр посмотрел затуманенным взором куда-то сквозь них, полез в карман, на ощупь вытащил смятые деньги и протянул говорившему, при этом ткнув его в грудь. Тот взял пачку, расправил ее хорошенько, пересчитал, кивнул удовлетворенно, и работники исчезли.
Радлов долго еще стоял посреди двора, как бы оглушенный, и пытался расшевелить застывшие от бессонницы мысли, дабы понять, что теперь делать, однако ответа на этот страшный, въедливый вопрос никак не находил.
Позже пришел Лука, подавленный и молчаливый.
Радлов встретил его в прихожей, у самого порога, и тихонько проговорил:
– Ты, наверное, зря сегодня…
– Пусть войдет! – громко донеслось из комнаты с жесткой, требовательной интонацией.
Тогда Петр посторонился, пропуская гостя, Лука сделал несколько шагов вглубь помещения и увидел дубовый гроб, установленный на двух табуретках – хоронить ведь только назавтра решили. Крышка была плотно прибита, по всей видимости, еще до переправы по реке, но ни эта предосторожность, ни резко бьющие в нос отдушины не спасали от запаха тления.
Лука тяжело выдохнул, хотел было прикоснуться к гладкой дубовой поверхности, но почему-то отдернул в самый последний момент руку и быстро поднялся в комнату на втором этаже. Кругом все увешано было черным тряпьем, и Тома, сидевшая у стола скорбным изваянием, тоже была с ног до головы в черном.
Гость долго изучал ее постаревшее, с обостренными чертами лицо, а затем спросил – тихо-тихо, словно боясь растревожить кого-то невидимого:
– Как… – осекся, но завершил сквозь хрип: – Как она умерла?
– Задушили, – глухо, будто из склепа, прозвучало в ответ. –