.
но тень была безликой. Кожу, казалось, стянуло в болезненный узел. Темные щупальца тянулись ко мне, и в глубине души я знала, что, если они коснутся меня, я никогда не стану прежней.
Я проснулась от толчка. Было еще светло. И я все еще сидела, прислонившись к дереву. Сугробы поднимались до груди.
С огромным усилием я выбралась из снега и застонала от боли – тысячи иголок вонзились в руки и ноги. Побродив среди деревьев, я не увидела никаких следов Маслица. С одной стороны я злилась на нее за бегство, с другой, надеялась, что она жива.
Страдая от боли, пронизывающей каждый мускул, я пробиралась сквозь высокие заносы, ступая ноющими ступнями. Я так и не знала, куда иду.
– Маслице! – кричала я снова и снова, пока не сорвала голос.
Навряд ли она бы отозвалась на имя, которое я ей только что дала, да она и не должна была слушаться меня, незнакомку, укравшую её ночью. Но она была моей единственной надеждой найти выход из леса. Я искала следы, но их, видимо, занесло снегом.
– Маслице, если ты не вернешься прямо сейчас, всю оставшуюся жизнь будешь есть старый овес!
Внезапно я отчетливо услышала лошадиное фырканье.
– Маслице, иди сюда! – закричала я с надеждой.
Но из-за укрытых снегом деревьев вышла не Маслице. Это был жеребец, будто вылепленный из снега, с сапфировыми глазами. Его всадник был укутан в черный плащ.
Капитан нашел меня.
Я развернулась и побежала, но ноги провалились в сугроб. Я попыталась найти огонь внутри, но мне было слишком холодно. Я едва могла согреться.
Рука схватила меня за плащ и потянула вверх, поднимая на лошадь, край седла больно впился в живот. Я отбивалась и толкалась локтями так сильно, что жеребец начал брыкаться.
– Прекрати! – раздался голос.
Я подняла глаза. Он был в капюшоне, и маска закрывала верхнюю половину его лица. Но я знала эти четко очерченные губы, искривленные гневом.
– Аркус.
– Так приятно, что ты все еще помнишь меня. Теперь прекрати брыкаться, иначе я выкину тебя в ближайший сугроб. Я пять дней провел верхом на лошади, пытаясь отыскать тебя, но вовсе не уверен, что ты того стоишь.
Гнев исходил от него волнами, которые были холоднее, чем северный ветер. Я перекинула онемевшую ногу через жеребца и ухватилась за хомут.
– Как ты меня нашел?
Он разжал челюсти, чтобы ответить.
– Когда Пшеничка вернулась в конюшню, я пошел по ее следам, пока они не исчезли. А потом услышал какое-то мычание и бред, и был почти уверен, что это ты.
– Какая еще Пшеничка?
– Лошадь, которую ты украла у аббатства, – он разговаривал со мной, как с дурочкой.
– Ты имеешь в виду Маслице. Я не крала ее, а одолжила. Надеюсь, она в порядке?
– Замерзла и устала, но с ней все хорошо, она в конюшне, ест, не останавливаясь. Видимо, благодаря тебе. И ее зовут не Маслице.
– Уже Маслице.
– Она не твоя, чтобы давать ей имя.
– Теперь она моя по духу, мы вместе прошли через трудности. И это имя ей подходит. Она мягкая и желтая, как масло.
Он