Открытие природы: Путешествия Александра фон Гумбольдта. Андреа Вульф
не только это. Один из самых популярных циклов лекций Канта в Кёнигсберге (теперь это российский Калининград, но тогда город принадлежал Пруссии) был посвящен географии. Более чем за сорок лет Кант прочитал этот цикл лекций 48 раз{194}. В своей «Физической географии» – так назывались лекции – Кант утверждал, что знание – системная концепция, в которой отдельные факты должны быть элементами более широкой структуры, иначе они лишаются смысла. Для объяснения он прибегал к образу дома: прежде чем возводить дом кирпич за кирпичом, часть за частью, необходимо представить все здание, каким оно будет. Именно эта системная концепция впоследствии стала стержнем последующего мышления Гумбольдта.
В Йене с этими идеями нельзя было разминуться: все говорили только о них, и, как заметил один приезжий британец, «городок был самым модным центром этой новой философии»{195}. Гёте восхищался Кантом и прочел все его труды; Вильгельм был так увлечен, что Александр беспокоился, как бы его брат «не заработался до смерти», засиживаясь над «Критикой чистого разума»{196}. Один из учеников Канта, преподававший в Йенском университете, сказал Шиллеру, что через столетие Кант будет известен как Иисус Христос{197}.
Больше всего участников кружка в Йене интересовало соотношение между внутренним и внешним миром. В конечном счете это приводило к вопросу: как оказывается возможным знание? В эпоху Просвещения внутренний и внешний миры рассматривались как совершенно разные явления, но потом английские романтики, такие как Сэмюэл Тейлор Кольридж, и американские трансценденталисты, такие как Ральф Уолдо Эмерсон, заявили, что раньше человек был един с природой – в давно завершившемся золотом веке. Это утраченное единство они и мечтали возродить, настаивая, что сделать это можно только средствами искусства, поэзии и чувств. По мнению романтиков, природа может быть понята только через самопознание.
Гумбольдт был поглощен теориями Канта, и позднее он поставит у себя в кабинете бюст философа и станет называть его «великим философом»{198}. Даже спустя полвека он еще будет повторять, что внешний мир существует в том виде, в каком мы представляем его «внутри себя»{199}. Как он сформировался у нас в мозгу, так он и формирует наше понимание природы. Внешний мир, мысли и чувства «переходят друг в друга», – напишет Гумбольдт{200}.
Гёте тоже не оставляли равнодушным эти идеи «самости» и природы, субъективности и объективности, науки и воображения. Он развил, например, теорию цвета, в которой объяснял, как воспринимается цвет, – концепция, в центре которой оказалась роль глаза, приносящего во внутренний мир мир внешний. Гёте утверждал, что объективная истина достижима только посредством совмещения субъективного опыта (например, зрительного восприятия) и силы мысли наблюдателя. «Обманывают не чувства, – настаивал Гёте, – обманчиво суждение»{201}.
Это
Elden and Mendieta 2011, p. 23.
Henry Crabb Robinson, 1801, Stelzig 2010, p. 59. Обсуждалась также «Доктрина науки» Иоганна Готтлиба Фихте. Фихте взял кантовские идеи субъективности, самосознания и внешнего мира и продвинулся дальше, убрав кантовский дуализм. Фихте работал в Университете Йены и стал одним из основателей немецкого идеализма. По Фихте, «вещи-в-себе» не существует: все сознание опирается на Самость, а не на внешний мир. Так Фихте провозгласил субъективность первейшим принципом познания мира. Если Фихте был прав, то это влекло бы колоссальные последствия для науки, так как тогда независимость объективности была бы невозможна. См.: Goethe, 12, 14, 19 March 1797, Goethe Diary 1998–2007, vol. 2, pt. 1, p. 101–102.
AH to Wilhelm Gabriel Wegener, 27 February 1789, AH Letters 1973, p. 44.
Morgan 1990, p. 26.
AH Cosmos 1845–1852, vol. 1, p. 197. См. также: Knobloch 2009.
AH Cosmos 1845–1852, vol. 1, p. 64; AH Kosmos 1845–1850, vol. 1, p. 69–70.
AH Cosmos 1845–1852, vol. 1, p. 64; AH Kosmos 1845–1850, vol. 1, p. 70.
Goethe, Maximen und Reflexionen, no. 295, Buttimer 2001, p. 109. См. также: Jackson 1994, p. 687.