Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика. Валерий Терехин
шевелил запутавшиеся травинки. Она всё ещё всхлипывала и шмыгала носом. Микола расстегнул молнию на куртке, прижал портвейн к себе. Этикетка слетела с бутылки – ледяное зелёное стекло захолодило грудь.
– Халва, отведи её домой… Только вкругаля, через парк.
Света смотрела на него, но он боялся её глаз, отворачивался.
– А ты? – Спросил Халва. Они переглянулись.
– Я… потом, – Микола отмахнулся, – проваливай!..
Света поднялась и, мягко ступая, потянулась вслед за маленьким крепышом. Полянка опустела. В кустах ещё слышалось отдалявшееся шуршанье, но вскоре уже всякие звуки потонули в начавшемся без грома ливне. Микола вновь уселся под деревом с непокрытой головой. Откупорив бутылку, приложился к горлышку. Портвейн согрел. Намокшее стекло заскользило во влажных пальцах, и он поднял с земли скомканный, потемневший обрывок газеты со следами закуски: надо было чем-то обернуть пузырь. Вглядевшись в ряды расплывчатых букв, внезапно уловил в них смысл. Пробежался глазами по строчкам.
С 20 по 22… в квадрате… в 17.30 по местному времени… будут проведены испытания ракет повышенной дальности… предупреждение всем кораблям… сектор закрыт…
«Сколько же санаториев взлетит в воздух?» – Микола отпил ещё. Невыносимая тоска, тяготившая душу, отпустила: почувствовал облегчение. Делать вид, что всё хорошо и его устраивает такая жизнь, опротивело. «Человек имеет право быть не таким как все. А потом становится таким, какой он есть на самом деле… Мельчает народ. Вот два года назад десятый класс был крутой. Со Слободой в бору Куликовская битва была – и погнали местных до сáмого кладбища. Из восьмого класса взяли на разбор только его и Халву… Но те ребята школу закончили и разъехались по Союзу…»
Глоток за глотком – осушил бутылку. Волосы намокли. Микола встал, отряхнулся и выпрямился. Вдохнув свежий, гнилостный аромат разлагавшейся хвои, отпихнул уже не нужную стеклянную ёмкость. Надо было возвращаться в санаторий. Но ноги не шли. Шатаясь, безо всякого смысла, стал пробираться вглубь сосняка. Решил отдохнуть на всю катушку.
В санаторий вернулся к ужину. Столовую полнили говоры, бойкий стук вилок. Малость пошатывало, но шагал твёрдо. На него не оборачивались. «Или никто ничего не знает о драке, или, наоборот, всё уже всем известно. Или голодные, им не до меня. Впрочем, кому охота вмешиваться? Сам заварил, сам и расхлёбывай!»
Через силу одолел порцию пшённой каши, выпил чаю – надо было перебить винный запах изо рта – и вышел из столовой. Открыл дверь в корпус, поднялся по лестнице. В медсестринской, где уже толпились мальчики-тубики, растолкал пацанов, вытряхнул из своей мензурки на ладонь положенные шесть таблеток тубазида, запихнул в рот, запил водой из графина и, морщась, через силу проглотил. Оттуда, через комнату отдыха и коридор – на веранду. Там, не раздеваясь, повалился на койку, задремал.
Но сон не шёл. Сердце колотилось быстрее обычного, тревожные мысли не давали покоя. «Мерин куда-то запропастился, может, шóблу собирает?.. Малюта зыркнул хитрó. Не к добру это.