Фельдмаршал в бубенцах. Нина Ягольницер
руки, сжимавшие дымящийся ствол. Он убил четверых людей вот так, запросто, одного за другим. И эту несчастную, ни в чем не виноватую лошадь. Господи…
До боли сомкнув пальцы на горячем металле, он хрипло отчеканил, словно заклинание:
– Я не хотел. Я должен был. Я только защищал наши жизни! – В этот тяжкий, томительный миг, пытаясь оправдаться перед самим собой, Годелот не замечал, что всего лишь переходит тот неизбежный для любого солдата барьер, когда у ног лежит первый убитый. Кто-то увенчивает себя этой первой смертью, как наградой. А кто-то навсегда запоминает чувство совершенного преступления.
Сзади прошелестели шаги, остановившись неподалеку.
– Не убивайся, дуралей, – голос Пеппо был тверд и холоден, – у нас не было выбора.
Эта будничная фраза рассеяла гнет момента, и Годелот вздохнул:
– Верно. Только все равно тошно. Ты-то сам, когда ландскнехта давешнего пристрелил, что чувствовал?
– Ничего. Как клопа раздавил, – отсек Пеппо, и Годелот вновь ощутил, как тетивщик ощетинился иглами отчуждения, словно укрывая от посторонних глаз уязвимое место.
– Ну, будет. – Поставив этой фразой точку в неловком разговоре, Годелот обернулся к спутнику.
– Нужно забрать оружие. По всем военным законам это наши трофеи. Кобылу тоже нужно увести. Здесь ей ни к чему пропадать, а нам деньги пригодятся. Надо бы похоронить убитых… – шотландец замялся, сдвинул брови, – но, пока мы палашами четыре могилы выроем – сюда могут пожаловать другие. Да и много чести им, стервятникам.
Пеппо коротко кивнул и приблизился к придавленному конским телом солдату. Снимая с него палаш, он нахмурился, задумчиво покусывая губы.
– Что-то неладно? – Годелот уже держал под уздцы вороную кобылу.
– Пустое, – отозвался Пеппо. – Вот что за вздор, а? Живому деньги нужны, мертвому – без надобности. Но с живого человека кошелек срезать я и минуты не погнушаюсь, а вот трупу в карман руку сунуть совестно.
– Шут его знает, – пожал плечами Годелот, привязывая арбалет к своему седлу, – и правда, живому нужнее, но мародеров и воры испокон веков презирают, – сказав это, он взглянул на Пеппо – не оскорбится ли тот? Но тетивщик уже мирно подтягивал на кауром подпругу.
В последний раз окинув взглядом тропу, Годелот вполголоса прочел короткую молитву, взялся за поводья кобылы и вскочил на своего коня. Ему не терпелось покинуть место схватки.
***
Уже зашло солнце, зной спал, и прохладный ветерок вкрадчиво зашелестел кронами. Распростертая под старым орешником фигура зашевелилась, глухо застонав. Уже третий раз он приходил в сознание, но адская боль, раскалывавшая голову, свинцовой тяжестью пригвождала его к земле. Однако умирать Маттео не собирался. Только не сейчас…
Превозмогая боль, оторвал от сырой лесной прели голову, затем плечи. Сел, чувствуя, как запекшаяся кровь гадко стягивает кожу. Металлический вкус