Мойры. Марк Ивàнов

      Сходиться рано не пристало.

      Мы в истине творим судьбу, и всё ж пустыней я бреду.

      Бреду по снегу.

      Под ногами песок обжёг, опять бреду.

      То жар, то холод, и не знаю,

      кто, как, в каком преданье могилку я себе творю.

      Там крестик, освятив, поставлю.

      Пусть травка былью прорастёт.

      Быль это, небыль, лишь в страданье святая истина грядёт.

      Любви Божественной оплот.

      Когда по утреннему солнцу

      роса в травинках говорит.

      И лучик света вдруг смешинкой моё сознанье одарит.

      Когда прохлада вечереет.

      Луна, как серпик, воду пьёт.

      И я, испить бы той водицы, ведь скоро, скоро мой черёд.

      Котомка цельная иль в дырках.

      Храню иль в россыпь: подберут.

      Не думаю, котомки их ведь тоже в дырках.

      Тогда что в путь с собой берут?

      Врата, смешался я толпою,

      Подумалось – вот проскочу. Ан нет.

      Сумма моя с судьбой. О Боже, что Тебе несу?

      Что прихватил: счета, кастрюли, смартфонов ожерелье, миг,

      в котором плоть моя ликует.

      Что смог, что подобрал, чего достиг?

      А мог бы,

      Когда прохлада вечерела, отбросить блёстки мишуры.

      Перечитать строфу Завета и попросить Тебя: прости.

      Возрадоваться, с Ним душою слиться.

      Понять: вот то, зачем я жил.

      О Боже, вот он долг служенья,

      И только в том Тебе я мил.

      Мил человек.

      Не ведая того, в причине без причины

      Мне надо кое-что понять.

      Встречал рассвет в степи, там сказки и былины.

      Ковыль рисует там морскую гладь.

      Там, где от века и до века

      все времена, клубочки обмотав,

      Становятся причиной и одеты в одежды,

      смысл которых страсть.

      Подумалось, что страстно я желаю: промчаться по ковыльной стремине,

      услышать журавлиное клёктанье или синицей стать в Его руке.

      Другая страсть: взрастить цветок любимой.

      Какого цвета? Жёлтый изумруд.

      И в нём ковыль оставит отпечаток.

      И в нём начала все грядут.

      И вот тогда, став вестником нетленным.

      Я непременно свой цветок внесу.

      Во Храм, в Мечеть, в Дацаны, в сердца людские.

      Только этим,

      Пресветлый Мой, Тебе служу.

      Раскинулся базар: халаты, тюбетейки,

      клубится пыль из-под копыт.

      Какой-то странный говор, как будто мягким облаком обвит.

      Базар, то тут, то там мелькнёт пространство и пальчиком грозит.

      Опять базар; в нем постоянство.

      Как ярок день в нём синь ночи горит.

      Суфийский плащ подбитый пылью.

      А что под ним? – да ничего, лишь сказка стала былью.

      А может, как же мне понять, ведь лик Его мне недоступен.

      Не знаю, мысль как решето, смысл неприступен.

      Горсть